В реакционную эпоху истории,
закончившуюся 1914 годом, Европа имела время думать. Немецкий бюргер,
французский ситуайен, русский интеллигент, за кружкой пива, стаканом вина или
рюмкой водки, имели возможность обсуждать и даже обдумывать факты, идеи и
программы. Вы можете сказать, что этой
свободой Европа воспользовалась плохо — и вы будете правы. Но во всяком случае,
в Европе были люди, которые пользовались своей головой не только для ношения
головного убора. Кое-какие остатки этих людей прозябают, вероятно, и сейчас —
смятые победоносным маршем головных уборов. Не знаю, есть ли у них время думать
сейчас. Боюсь, что нет.
Европа переживает полосу хронических
землетрясений. Во время землетрясения думать, вероятно, очень трудно. Homo
sapiens, ныне населяющий европейские территории, если и думает, то только узко
практически: где достать кусок хлеба, вязанку дров и окурок папиросы. Да и это
примитивное мышление заглушается ревом всяческих пропаганд, а также слухами,
вносящими кое-какую — в общем все-таки здоровую поправку — в эти пропаганды.
В катастрофические периоды личной и общественной
жизни действуют не призывы к рассудку, действует вопль: то ли “ура”, то ли
“караул”. Действует психология паники.
Из всей сложности психических и всяких иных
стимулов, свойственных человеческому существу, остались почти исключительно
хватательные инстинкты. Причем — некоторая анемия мозгов приводит к тому, что
люди хватают и то, что следовало бы хватать, и то, чего хватать вовсе не
следовало бы. Польша хватает Штеттин, не дожидаясь “мирного договора”. Советы
нацеливаются на Северную Африку, Югославия — на
Каринтию, Торрез — на Рурский бассейн, бельгийцы, датчане, голландцы — на
какое-то “исправление границ”. Немецкий мужик ворует по ночам союзное военное
имущество, от которого никакого толку нет, но за которое можно угодить в тюрьму.
Европа действует по правилам вольно-американской борьбы — catch as catch can — хватай, что можно, потом разберемся. Разбираться будет очень трудно.
По тому же принципу — “хватай, что можно” —
люди ухватываются и за какие-то теории, идеи, термины и слова. Вероятно, не
вполне отдавая себе отчет в том, что за эту “захватническую политику” — потом
придется кое-чем расплачиваться. Особенным разумом Европа не блистала и раньше,
— иначе бы нынешнего социалистического рая она не переживала
бы. Но сейчас обращение с мыслью и словом приобрело
такой характер, как если бы писатели, публицисты и ораторы считали бы свои
аудитории состоящими из сплошных кретинов, — людей безнадежно больных не только
анемией мозгов, но и анестезией памяти.
Лидер германских социал-демократов д-р Шумахер
— в речах и статьях развивает такую мысль: предоставим Востоку свойственный ему
тоталитарный режим. Мы же, европейцы, люди западной культуры, рождены
демократами, а мы, немцы, передовой отряд западной культуры на Востоке — должны
стоять на страже — где-то то ли на Эльбе, то ли на Одере, то ли, может быть, на
Висле — д-р Шумахер предпочитает не выдавать военной тайны стратегической
дислокации своих идей. Была германская “Wacht am Rhein”, теперь будет что-то
вроде “Wacht am Weichsel”. Та же “культурная
миссия на Востоке”, которою оперировали и Вильгельм и Гитлер, только
средактированная на потребу эпохи разгрома, бессилия и унижения.
Эта тема варьируется не только на германских
выгонах и пастбищах. Всеядное двуногое пережевывает эту тему и в других странах,
— “демократия по западному образцу” и демократия — по восточному: славянство и
германо-романский мир. Почти по Р. Киплингу: “Запад есть Запад и Восток есть
Восток и никогда им друг с другом не сойтись”. Люди с анестезированными мозгами
глотают все это даже и без пережевывания: целыми глыбами.
Тоталитарный режим, действительно, существует
и в СССР — хотя в 1941 году его так не называли ни немцы, ни союзники. Он
существовал и на Западе: нельзя же считать Германию востоком, Италию — Азией,
Испанию и Португалию выразительницами истинно славянского мировоззрения.
Тоталитарная Франция Робеспьера и Наполеона стояла в центре, а никак не на
границах тогдашнего культурного мира. И Сталин и Гитлер строили свои режимы на
принципе “государство — это я”, — принцип этот был средактирован никак не на
Востоке. Марксистская философия, ныне безраздельно свирепствующая в России, была
создана в Германии и Англии. Левиафан государственности, питающийся человеческой
кровью, был обнаружен англичанином Гоббсом. Политическая техника нынешних
тоталитарных режимов была разработана итальянцем Маккиавелли. Самое умное, что
по этому поводу можно было бы сказать — что всех нас во грецех родили матери
наши, и что все мы мазаны приблизительно одним миром. И
болеем приблизительно одними и теми же болезнями, и
что от тоталитарного сифилиса не застрахован никто.
Все это нужно бы считать совершеннейшей
очевидностью: ни Сталин, ни Гитлер, ни Муссолини, ни Наполеон — решительно
ничего общего не имеют ни с Востоком, ни с Западом, ни с таинственной славянской
душой грузинского происхождения, ни с норманской душой австрийского, ни с
французской душой корсиканского. И высказывания д-ра Шумахера есть абсолютный
вздор. Но есть вещи несколько менее очевидные.
Тоталитарный режим в России возник в 1917
году. И так как воспоминания о Робеспьере уже исчезли из памяти просвещенной
Европы, то можно сказать, что этот режим был нов и что люди, которые его строили
или помогали его строить, еще не знали, чем именно все это кончится.
Тоталитарный режим в Германии возник на 16 лет
позже: русский опыт уже был налицо. И Ленин и Гитлер ликвидировали не “старые
реакционные режимы”, — оба они проломали черепа новорожденным демократиям —
русской и германской. Так вот: в защиту русской демократии много лет подряд
велась жесточайшая в истории страны гражданская война. В защиту германской
демократии не поднялся ни один штык
Были ли белые русские генералы “реакцией” или
не были — сейчас ответить на это не легко. Но против Ленина восставали не только
белые генералы: восстали кронштадтские матросы, ярославские и уральские рабочие,
пытался восстать всероссийский союз железнодорожников — и по всему пространству
России — в разное время и в разных местах — восставало почти все русское
крестьянство. Больше трех миллионов людей бросили свою родину, бежали в
эмиграцию, где сидят и до сих пор: вот уже тридцать лет.
Так русский “восто” ответил на насилие над
демократией. А — как ответил германский ЗАПАД?
Принцы крови, в том числе и наследник
престола, социал-демократы, в том числе и герр Лебе, коммунисты, в том числе и
те из них, которые из рядов компартии перешли в ряды СС и теперь вернулись
обратно — почти вся Германия сказала Гитлеру zum Befehl! Вся Германия защищала
Гитлера — до последней капли крови в последнем подвале Райхсканцлей. Красная
армия стала защищать Россию — а, следовательно, и СССР, а следовательно и
Сталина, только с того момента, когда выяснились цели Германии. Германская армия
пыталась воткнуть нож в спину Гитлера только в тот момент, когда
выяснился провал целей Германии.
Д-р Шумахер не имеет никакой возможности не
знать всего этого. Если предполагать, что докторский чин д-ра Шумахера не
окончательно анестезировал его умственные способности — то можно было бы
утверждать, что д-р Шумахер не имеет никакой возможности отделять тоталитарный
режим от демократического географическими, национальными или расовыми границами.
Но он это делает. Почти то же делал и Гитлер: на Востоке живет раса, привыкшая
лобызать кнут. Сейчас в Берлине живет раса, устами Пика и Гротеволя лобызающая
серп и молот. В Париже — раса, руками Торреза загребающая московские чеки. Что
есть Запад и что есть Восток? И какою границей мы можем отделить совершенно
очевидный вздор от вздора, по крайней мере, не совершенно очевидного?
Сейчас, когда германский тоталитарный режим —
вопреки истинно героическому сопротивлению всей нации, — разгромлен извне
участники и наследники этого режима делают демократические постные лица и
говорят: они тут не при чем. Их принудили. Их заставили. Если бы они не вступили
в партию, то они были бы обойдены очередным чином какого-нибудь рептилин-рата
или доктора блудословия. Они, эти люди, совершенно искренни: если бы они не
пошли в партию — их чины, карманы, гельтунгстиб и прочее — конечно пострадали бы
— как же можно было поступить иначе? На славянском “востоке” люди как-то
ухитрялись поступать иначе. Я, Иван Солоневич, сидел восемь раз в тюрьме
советского тоталитарного режима и два раза в тюрьме германского. Пойдя в
компартию я, вероятно, мог бы получить чин какого-нибудь рептилин-пресс-шефа — я
не пошел. Миллионы и миллионы других русских — тоже не пошли. Десятки миллионов
заплатили не только чином или карманом, но и жизнью. Какие выводы можно сделать
отсюда о “расе рабов” и о “народе господ”, о славянской склонности к
тоталитарному режиму и о германской верности демократии?
Все это я пишу не для полемики с д-ром
Шумахером. Он, надо полагать, знает свою аудиторию и, вероятно, точно оценивает
ее глотательные способности. Да и сам д-р Шумахер является только производной
величиной и аудитории и всего того философского развития, которые почти всех нас
привели к данному положению вещей. Данное же положение вещей, в частности,
характеризуется тем, что культурной, просвещенной более или менее философски и
социалистически настроенной аудитории можно предлагать любой мало-мальски
мыслимый вздор — и она этот вздор проглотит. Человеческий здравый смысл — не
очень уж усовершенствован технически; но он может и он обязан отмечать, по
крайней мере, совершенно очевидные вещи. Но, однако, вся сумма современного
философского развития привела нас к тому, что именно самые очевидные вещи теряют
не только очевидность, а и вообще признание их бытия, замазывается десятками
лживых терминов, обходится сотней окольных путей, теорий и вранья — и перед
слушателями какого-нибудь д-ра Шумахера восстает картина мира, изуродованная в
деталях и в целом. Только что вырвавшись из пролетарских объятий гитлеровского
тоталитаризма — Шумахеры называют сталинский — типично восточным явлением.
Уровень жизни американского рабочего —
поскольку его нельзя скрыть — в СССР объясняется так: подкуп капиталистами
верхушки рабочего класса. Голод в СССР объясняется “наследием проклятого
царского режима”. Уход Англии из Индии — попытками закабалить народы этой
страны. Повальное прекращение работы пролетариями всех стран — лучшим способом
добыть возможно большее количество хлеба и пиджаков. И возникающий от всего
этого голод саботажем со стороны мелкого собственника — мужика, который работает
все семь дней в неделю, который не имеет ни
одного отпуска ни разу в десять лет, и которого грабят все пролетарии решительно
всех стран — это единственное, в чем они действительно идеологически едины
вполне.
Все это кажется совершеннейшей нелепицей. Но
даже и в этом есть свой смысл. Социализм — настоящий, революционный социализм, а
не его фабианский раствор, ставит свою ставку на ненависть и на ложь. Все
остальное: “Восток и Запад”, “подкуп рабочей аристократии”, спасительность
забастовок, и прочее в этом роде являются только “идеологическими надстройками”
в борьбе за ненависть против любви и за атеизм против Бога. Социализм обязан
сеять ненависть, чтобы разделять людей, и обязан разделять людей, чтобы
властвовать над ними, — чтобы строить, — как об этом говорил Достоевский —
вавилонскую башню без Бога и против Бога. Предприятие, в конечном счете
безнадежное... Но именно эта линия предприимчивости объясняет нам существование
Троцких и Сталиных, Гитлеров и Шумахеров, Робеспьеров и Торрезов. Каждый из них,
повторяя древнюю восточную формулу, считает,
что “государство — это я” — все же остальные: уклонисты, предатели рабочего
класса, изменники социализму, узурпаторы и насильники.