Мир нуждается в мировом
правительстве. Но еще больше — мир нуждается в мировой организации всеобщего
обезвздоривания. Ибо, если тот вздор, которым питалась и пропиталась Европа
последней эпохи, не будет смыт — не поможет — никакое мировое правительство.
Есть один и только один способ ликвидации этого вздора: победа репортажа над
философией, реальности над схоластикой, то-есть фактов над вымыслами. Если мы
отбросим в сторону всякую философию — революционную или реакционную — это
безразлично, всякую схоластику — богословскую или философскую — это тоже
безразлично, всякие вымыслы — независимо от того, приятны они или неприятны, то
общая линия общественного развития Европы последних ста лет станет совершенно
очевидной и совершенно бесспорной. Эта линия протягивается так.
Из утопических мечтаний философов, начиная от
Платона и кончая Беллами и Марксом, вырос “научный социализм” — наука о том,
чего в природе НЕ существует. Или по крайней мере не существовало до 1917 года.
Из научного социализма зарождались его практические деятели, заседавшие за
столами международных социалистических конгрессов и обещавшие нам, маленьким
людям мира сего, кучу всяческих благ: мир, хлеб, свободу и всяческие остальные
производные мира, хлеба и свободы. В начале девятисотых годов было также
неприлично не быть социалистом, как нынче в капиталистической стране появиться
на диннер-парти без штанов.
До первой мировой войны во всех странах Европы
медленно, но верно шли к власти социалисты. Даже в парламенте Царской России
заседала партия социал-демократов — большевиков, впоследствии принявшая название
коммунистической. И если власть в царской России фактически еще принадлежала
царскому режиму, то моральная власть над образованным слоем страны давно перешла
в руки социализма. После первой мировой войны, использовав европейскую
катастрофу и прорвав последние проволочные заграждения капиталистических и
прочих старых режимов, — социалисты к власти пришли. В континентальной Европе не
осталось ни одного НЕсоциалистического правительства. Перечислим по пальцам:
в России к власти пришел Владимир Ленин — член
Российской социалистической партии большевиков;
в Польше — Иосиф Пилсудский, член польской
рабочей социалистической партии;
в Венгрии — Бела Кун, член венгерской рабочей
социалистической партии;
в Германии — раньше Эбер, член германской
социал-демократической рабочей партии, а потом Адольф Гитлер — член германской
национал-социалистической рабочей партии;
в Чехии — Ян Масарик и Эдуард Бенеш — члены
чешской рабочей социалистической партии;
в Италии — Бенито Муссолини, член итальянской
рабочей социалистической партии;
во Франции — Леон Блюм и прочие — члены
французских социалистических партий;
в Бельгии — Эмиль Вандервельде, член
бельгийской рабочей социалистической партии.
В Швеции, Норвегии, Дании, Испании, Финляндии
и прочих — со всякими колебаниями политической борьбы, пришли всякие иные, но
тоже социалистические партии. Реакционные режимы: Романовых, Гогенцоллернов,
Габсбургов, Бурбонов, Савойцев были заменены социалистическими режимами Ленина,
Гитлера, Бела-Куна, Миахи, Муссолини и других. Романовы и прочие, сидя на своих
престолах, не обещали, собственно, ровным счетом ничего и никакого рая нигде не
проектировали. У них были и полиция, и тюрьмы, и армии. Они вели войны. Они
занимались “империализмом” и “национализмом”. Ни на одном европейском престоле
не сидело ни одного гения. В Европе не голодал никто. Никого без суда не
расстреливали. Можно было ездить от Мурманска до Гибралтара и обратно. Можно
было спать, не опасаясь ночных визитов тайной полиции. Можно было работать, не
боясь, что завтра плоды ваших рук подвергнутся то ли девальвации, то ли
национализации, то ли просто грабежу.
Мы можем утверждать, что при Романовых и
прочих в Европе все-таки было плохо. Но никак невозможно отрицать, что при
“пролетариях всех стран” в той же Европе стало безмерно хуже. Когда эти
пролетарии к власти шли — они, в числе прочего, клялись и солидарностью всех
народов. Придя к власти, каждый социалист заявил, что каждый другой социалист
есть: предатель рабочего класса,
социал-соглашатель, изменник социализму, кровавый фашист, кровавый тоталитарист,
и вообще сволочь, которую, по мере возможности, нужно зарезать. Настоящий же
социалист — это только “Я”, единственный, неподражаемый, гениальный и
гениальнейший. “Государство — это я”. “Социализм — это тоже я”. “Нет Бога кроме
социализма и Сталин (Муссолини, Гитлер, Бенеш, Блюм и пр.) единственный пророк
его”. В Европе началась эпоха всеобщей пролетарской резни.
Будущие профессора университетов и ученики
средних учебных заведений так, вероятно, и не смогут понять: из-за чего,
собственно, Сталин зарезал Троцкого, Гитлер — Рема, Муссолини — Маттеотти и
несколько миллионов одних социалистов — несколько миллионов других социалистов.
Как это все они, столетиями призывавшие к единению — не могли хотя бы
сговориться? Не очень ясно это даже и сейчас, над совсем еще свежими могилами
еретиков и ересиархов социализма, удушенных в братских объятиях пролетариев всех
стран. Кто в 2000 году сможет уловить принципиальные различия в среде “железной
гвардии Ленина” — как ДО полного взаимоистребления этой гвардии ее называла
официальная фразеология большевиков? И кто в том же 2000 году сможет провести
грань, отделяющую истинный социализм от не совсем истинного?
В разных странах Европы к власти пришли
все-таки разные люди. Отделяя “западный” социализм от его “восточного” собрата,
можно, например, сказать, что западные социалисты предпочитали запускать в
банковские портфели свои невооруженные руки: становились министрами и получали
мзду. Восточные предпочитали action directе. Два самых прекрасных Иосифа мировой
истории — Иосиф Сталин и Иосиф Пилсудский промышляли “экспроприациями”, — так по
тем временам назывался вооруженный грабеж под фирмой идеологии. Иосиф Сталин
возглавлял кавказских гангстеров, и самым
крупным его подвигом было ограбление тифлисского казначейства, во время которого
взрывом бомбы было убито несколько десятков случайных людей и было похищено
что-то около двухсот тысяч рублей — царским золотом, не сталинскими кредитками.
У другого Иосифа — Пилсудского, масштабы по тем временам были скромнее: при
вооруженном нападении на почтовый поезд на ст. Безданы было убито всего только
два почтовых чиновника и украдено что-то около десятка тысяч рублей. Оба Иосифа
сидели в той же царской ссылке, заседали или пытались заседать на тех же
социалистических конгрессах и вообще клялись в вечной пролетарской солидарности.
Потом — пути их несколько разошлись. Один Иосиф стал гением в Варшаве, другой
Иосиф стал гением в Москве. Один из сподвижников польского гения — тоже поляк
Феликс Дзержинский, остался в ленинско-сталинском лагере. И стал основателем ВЧК
— потом ОГПУ и теперь МВД. Другие последователи польского гения основали в
Польше диктатуру так называемых “пилсудчиков”. Социалистические наследники
Дзержинского расстреляли в Катыни десять тысяч пленных социалистических
наследников Пилсудского. И свалили вину на социалистических последователей
Гитлера. Социалистические последователи Гитлера расстреляли несколько миллионов
социалистических последователей Пилсудского и Сталина. Пролетарии СССР уморили
голодом около двух миллионов пленных немецких пролетариев. Трудящиеся Польши
отправили на тот свет какое-то еще нам неизвестное количество немецких
трудящихся, проживавших восточнее линии Одер-Нейсса. В настоящий момент все эти
варианты социалистической солидарности остановились на линии Эльбы. Но это не
потому, что к западу от Эльбы начинается психология социализма по западному
образцу, а потому и только потому, что к западу от Эльбы господствует
политическая полиция САСШ и Англии.
Люди, говорящие о “демократии по восточному
образцу” и о демократии по западному, склонны начисто забывать о наличии в
Европе капиталистических вооруженных сил — сил Америки м Англии, и о том факте,
что граница “западной” и “восточной” психологий совершенно точно определяется
границей оккупационных зон. Человеческая память вообще очень несовершенное
орудие познания мира. Позднейшие итальянские фашисты начисто забыли, что
отправляясь в свой всемирно исторический поход в Рим, Муссолини требовал
решительно того же, чего требовал Ленин, отправляясь в немецком поезде и на
немецкие деньги в свой тоже всемирно исторический поход на Петербург:
национализации крупных банков и заводов, ликвидации армии и дворянства, созыва
итальянского учредительного собрания, как секции всемирной социалистической
конституанты. Тогда Муссолини был социалистом интернационалистом, и первые уроки
марксизма ему давала Анжелика Балабанова, одна из ближайших учениц и сподвижниц
Ленина. Первый послевоенный президент Финляндии м-р Свинхувуд сидел в царской
ссылке вместе с Лениным и прочими. Недавний министр иностранных дел той же
Финляндии м-р Таннер в свое время скрывал в своем доме товарища Сталина — во
время его очередных самовольных отпусков из царской ссылки. Во время
“зимней войны” 1939-40 года м-р Таннер пытался
умилостивить товарища Сталина тем благодарственным письмом, которое Сталин ему в
свое время прислал. Письмо не помогло. Дороги “пролетариев всех стран” стали
расходиться. Так, товарищ Пилсудский, придя к власти, заявил делегации своей
партии — делегация пришла поздравлять его с победой, которую генерал Вейган
одержал над армиями товарища Ленина:
— А теперь прошу называть меня не товарищем, а
паном маршалом.
Делегации это не понравилось, но протестовать
она не посмела. Потом — пути разошлись еще дальше. Пан маршал остался у власти,
а товарищи социалисты поехали в концентрационный лагерь Картуз-Березу — польский
социалистический вариант Дахау и Соловков. Там их вешали, секли розгами и
заставляли есть нечистоты. Пан Пилсудский так же присвоил себе чужую победу и
чин маршала, как это сделал и товарищ Сталин. Братскую социалистическую резню он
начал гораздо раньше, чем начал ее товарищ Сталин. В последующем ходе событий
Муссолини и Гитлер своровали систему Ленина и Сталина. Однако, еще не ясно: в
какой именно степени Ленин и Сталин обворовали Пилсудского? Первая братская
резня, первые концентрационные лагеря и первый чин вождя и маршала — все это
возникло в Польше. Первая социалистическая тайная полиция — ВЧК — была
организована — хотя и в России и по русским чертежам, но все-таки двумя поляками
— Дзержинским и Менжинским. Техника власти, как и техника вообще, осталась,
по-видимому, единственным звеном, объединяющим пролетариев всех стран. Все
остальные звенья — лопнули.
Победители над Европой двадцатых и тридцатых
годов были разные люди, с разными индивидуальными наклонностями, выросшие в
разных национальных традициях, попавшие в разные экономические и политические
условия. Одни из них успели дорваться до настоящей власти, как Ленин, Сталин,
Муссолини, Бела-Кун, Пилсудский и Гитлер. Другие до настоящей власти еще не
дошли, застряв где-то на полдороге компромисса с буржуазным уголовным правом.
“Керенский период” социалистической революции продлился в Польше недели две, в
России — месяцев восемь, в Германии лет пятнадцать,
во Франции он тянется лет пятьдесят. Чем кончится французский? Французский
Ленин, по-видимому, опоздал. Можно представить себе, как ленинские и сталинские
лавры и титулы не дают спать товарищу Торрезу. Но может быть даже и товарищ
Торрез, несмотря на ближайшее соседство капиталистической полиции — не совсем
опоздал?
Все эти люди, конечно, разные люди. Но все они
были социалистами. Все они опирались на социалистические, рабочие, пролетарские
партии. Все они говорили одним и тем же языком и все они обещали одно и то же.
За спиной их всех стояла — несколько по разному сформулированная, но одна и та
же “научная теория”. Наше поколение еще помнит, а более молодое уже и понятия не
имеет о тех мировых социалистических конгрессах, на которых все эти благодетели
человечества истекали сахаринным елеем умилительных слов и, тщательно пряча за
пазухами остро отточенные ножи фракционной идейной, а больше всего личной
ненависти, — ненависти всех против всех, — засыпали страждущее человечество
лавинами сладчайших обещаний. Идя к власти, эти люди в обещаниях не стеснялись
никак. Придя к власти, они перестали стесняться, чем бы то ни было. Может быть,
по некоторым деталям полемики между Робеспьером и Дантоном, Вольтером и Руссо,
Гегелем и Шеллингом, Марксом и Бакуниным — можно было бы заранее догадаться о
той первозданной, стихийной ненависти, которая клокочет в каждой душе каждого
истинного революционера? Каким-то таинственным образом “наука” этой ненависти не
заметила. А может быть не хотела заметить? Бакунин и Маркс ненавидели друг друга
лютой и личной ненавистью. Такое сквернословие, каким они осыпали друг друга,
немыслимо ни в какой буржуазной печати. Свою политическую карьеру Бакунин
закончил каким-то письмом, написанным охранному отделению. Я этого письма
разыскать не смог. В сорокатомной русской энциклопедии дореволюционного издания,
сказано глухо: это письмо не подлежит опубликованию, ибо оно могло бы набросить
тень на имя великого русского революционера. Оно и не было опубликовано. Так
гуманитарная наука завязывает себе правый глаз, чтобы все видеть только с левой
точки зрения. Стоя вот на этой точке зрения, “наука” видела все обещания
грядущей солидарности и отказалась видеть, — а тем более показать нам, — те
моральные свойства революционных вождей и
армий, которые совершенно ясно видны были и сто лет тому назад. Наука —
европейская гуманитарная наука, изучала декларации и декламации. И тщательно, в
меру всех своих наличных сил, постаралась скрыть от всех нас то, что скрывалось
за декоративно-декламационной вывеской революционного притона. Теперь — вывеска
сорвана, и притон виден во всей его кровавой отвратительности. Постараемся по
этому поводу забыть все то, о чем говорила нам “самая современная наука” и
вспомнить о том, что сказал нам Забытый Автор, никогда ни на какую научность не
претендовавший:
“Берегитесь волков в овечьих шкурах — по делам
их узнаете их!”
Сейчас шкуры сняты все. Реальность обнажена
так, как не была обнажена может быть никогда в истории человечества. Для всякого
вождя и для всякой шкуры техника современной “науки” еще может подыскать
достаточно жуликоватые объяснения. Но вся сумма обещаний, вождей, шкур и
реальности так удручающе очевидна, так безнадежно бесспорна, что, может быть,
совет Забытого Автора мы примем, наконец, всерьез. И будем судить: слова — по
словам, и дела — по делам.