Неожиданность
Еще Ф. Достоевский горько жаловался на то, что
иностранцы никак не могут понять России и русского народа. Эти жалобы мне
кажутся несколько наивными: что же требовать от иностранцев, если ни России, ни
русского народа не понимала та русская интеллигенция, которая, в частности,
служила единственным источником и для всей иностранной информации? Та русская
интеллигенция, которая по ее же собственному традиционному выражению “оторвалась
от народа”, стала “беспочвенной”, оказалась по другую сторону “пропасти между
народом и интеллигенцией”. Та интеллигенция, которая веками “свергала
самодержавие царей” для того, чтобы оказаться лицом к лицу с “неожиданностью”
товарища Сталина.
Эта книга не претендует ни на какую
“научность” — после научностей Гегелей и Марксов термин научность принимает явно
скандальный оттенок. Но на некоторую долю здравого смысла эта книга все-таки
претендует. С точки зрения простого здравого смысла, в истории НЕТ и НЕ МОЖЕТ
БЫТЬ никаких случайностей: здесь все развивается по закону больших чисел. И
“неожиданность” существует только для людей, которые не ожидали, ибо не знали.
Так, разгром на востоке был для немцев истинной неожиданностью — потому что
военного прошлого России они: а) не знали и б) не хотели знать. Коммунистические
партии и пятые колонны явились неожиданностью для людей, не знавших
политического прошлого России. Давайте исходить из той точки зрения, что все то,
что совершилось и совершается в Европе и в России, не есть случайность и не
должно было бы быть неожиданностью. Что все это закономерно выросло из прошлого
— вся та жуть и все те безобразия, которые творятся и в России и в Европе.
Сейчас Россия стала страной самой классической
революции во всей истории человечества. Великая французская революция теперь
кажется только детской игрой. Угроза коммунизма нависла надо всем миром — от
Берлина до Явы и от Нанкина до Пенсильвании. Война между коммунизмом и всем
остальным человечеством неизбежна абсолютно. Возможно, что эта книга не успеет
появиться на свет до начала этой войны. В этой войне человечество может наделать
точно таких же ошибок, какие наделали Наполеон и Гитлер, и очутиться лицом к
лицу с одинаково неприятными неожиданностями. Их лучше бы избежать. Ибо, при
мировой победе коммунизма — хотя бы и русского — всем порядочным людям мира —
хотя бы и русским, не останется ничего, кроме самоубийства. Непорядочные,
вероятно, найдут выход: будут целовать следы копыт гениальнейшего и получат за
это паек первой категории. Как сейчас вчерашние немецкие патриоты получают в
восточной зоне “сталинские пакеты”, — для немецкого патриотизма это тоже,
вероятно, явилось “неожиданностью”. Как видите: русский национализм, говорящий о
самоубийстве в случае победы, хотя и красной, но все-таки России, не совсем
укладывается в рамки соответственного европейского термина.
Для того, чтобы хоть кое-как понять русское
настоящее, нужно хоть кое-как знать русское прошлое. Мы, русская интеллигенция,
этого прошлого НЕ ЗНАЛИ. Нас учили профессора. Профессора частью врали
сознательно, частью врали бессознательно. Их общая цель повторяла тенденцию
петровских реформ начала 18 века: европеизацию России. При Петре философской
базой этой европеизации служил Лейбниц, при Екатерине — Вольтер, в начале XIX
века — Гегель, в середине — Шеллинг, в конце — Маркс. Образцы, как видите, не
были особенно постоянными. Политически же — “европеизация” означала революцию.
Русская интеллигенция вообще, а профессура в частности, работала на революцию.
ЕСЛИ бы она хоть что-нибудь понимала и в России и в революции — она на революцию
работать бы не стала. Но она не понимала ничего: ее сознание было наполнено
цитатами немецкой философии. Как показала практика истории — немецкая философия
тоже не понимала ничего. Так что, слепой вел глухого, и оба попали в одну и ту
же яму, кое-как декорированную “сталинскими пакетами” в Берлине и Москве и CARE пакетами в Мюнхене. Сидя в этой яме, обе профессуры продолжают заниматься все
тем же: пережевыванием цитат.
Европейская интеллигенция больна книжностью. Я
не проповедываю неграмотности. Книги нужны человеческой душе, но нельзя питаться
только книгами. Человеческой крови нужно железо, но из этого не следует, что
надо питаться гвоздями. Мы все больны книжными представлениями о мире, —
представлениями, созданными книжными людьми. В этом, кажется, отдают себе отчет
в САСШ: м-р Трумен посылает на Балканы и в прочие места не профессоров и не
философов, а банкиров и репортеров: те хоть что-нибудь увидят. Самая толковая
книга о России, какая до сего времени попадалась мне на глаза, принадлежит м-ру
Буллиту. Самые верные прогнозы будущего делали репортеры, полицейские и деловые
люди. В России, кроме того, делали еще и поэты, то-есть, почти все, кроме
профессоров и философов. Теперь — это очевидно до полной бесспорности. Но
представления, созданные профессорами и философами, въелись в нашу психику, как
татуировка в кожу или, как рак в печень. И все, что идет вразрез с этими
представлениями, вызывает бессознательный
внутренний протест. Кажется ересью, реакцией, пропагандой или враньем. Я боюсь,
что наиболее резкий внутренний протест вызовут мои утверждения о России и об ее
истории. Однако — если отбросить эти утверждения, тогда придется признать
принцип случайности в истории: Сталина, рожденного путем непорочного зачатия. И
пятые колонны, свалившиеся с неба.