Общий обзор
Не так давно — лет еще сорок тому назад, до
победы научного социализма над трудящейся Европой, общественные науки вообще, а
философия в частности — объясняли нам прошлое и обещали нам будущее. Объяснения
прошлого могли нам нравиться и могли нам не нравиться, но спорить с ними было
трудно. Каждый представитель истории и философии, философии истории и истории
философии мог, в сущности, дать любоеобъяснение, и опровергнуть его было также
трудно, как и любое другое. “Экономические
отношения” Маркса или “Мировой дух” Гегеля, “Типы культуры” Шпенглера или
“Жизненный разбег” Бергсона, — “стихия”, “зоны”, “империализм”, и даже
случайность — все шло для стройки философских систем, объяснявших нам прошлое.
Как во всем этом было разобраться? Всякий читатель имел полную, истинно
демократическую свободу: поверить в то, что ему нравится, и отбросить то, что
ему не нравится.
Сейчас мы потеряли и эту свободу. На основе
объяснений прошлого философия давала нам предсказания будущего. Это будущее уже
настало. Оно нам может нравиться и может не нравиться, но отбросить его мы не
имеем никакой возможности: оно стало нашим настоящим, фактом нашей сегодняшней
жизни. Выбора у нас нет. Полвека тому назад мы могли рыться в картотеках
научных предсказаний и извлекать самые симпатичные.
И вовсе не смотреть на самые несимпатичные. Сейчас это кончено. С совершенно
потрясающей степенью точности реализовались пророчества людей, наиболее
несимпатичных: реакционеров. Профанов. Людей совершенно необразованных
философски. Людей, погрязших в поповских суевериях. Ретроградов и мракобесов,
как их называли у нас, в России, в первой стране, вступившей на пути научно
намалеванные в работах русских общественных наук, и антинаучно предсказанные в
“Бесах” Достоевского. Мы, русские, прошли
почти все бесовские пути. Почти все.
В этой книге я привожу целую коллекцию научных
предсказаний. Они документально бесспорны. Сегодняшний день бесспорен
фактически. Никакая базарная гадалка не имела возможности дать меньший процент
удачных пророчеств, ибо промах больше, чем на 180 градусов, невозможен
математически — а вся сумма общественных наук постаралась промахнуться именно на
все 180 градусов. Сегодняшний день Европы вообще, и России в частности и в
особенности, — это есть день великого провала, безмерно худшего, чем это было во
времена гуннских нашествий, — ибо гуннские нашествия пришли извне, а сегодняшний
провал пришел изнутри. На Европу никто не нападал — она напала на самое себя. Ее
никто не разорял, — она разорила самое себя. Ее никто не расстреливал, — она
расстреливает самое себя. Никто ей не навязывал ни гегелевской, ни контовской,
ни марксистской философии истории — она это произвела из недр своих. Никто не
сажал на ее шею ни Ленина, ни Сталина, ни Муссолини,
ни Гитлера — она всех их посадила сама.
Современному положению Европы можно
сочувствовать. Но, сидя где-нибудь в Кентукки, можно и не сочувствовать: tu l’a
voulu, George Dandin. Однако, даже и сидя в Кентукки, никак нельзя считать себя
застрахованным от последствий европейской философии. Политический изоляционизм
может и не быть вполне утопическим. Идеологический изоляционизм утопичен вполне.
Тот “страшный и умный дух разрушения”, о котором говорит Достоевский в своей
“Легенде о Великом Инквизиторе”, заперт в Европе, как в магической бутылке — и
он рвется наружу. В нем нет ничего магического. Это есть силы организованных
подонков Европы, которые зарвались слишком далеко и отступления которым нет. Им
в унисон вибрируют вожделения подонков всего человечества
— и эти подонки уже имеют не только свою
философскую, но и свою организационную и свою военную точку опоры. Кентуккийский
изоляционизм есть утопия. От борьбы с “духом зла” не уйдет никто в мире, ибо
этот дух претендует на мировое господство и почти половину пути к этой цели уже
прошел: ему помог изоляционизм европейских кентуккийцев, которые в свое время
надеялись на то, что русский коммунизм касается только России, что это — чисто
локальное явление, что если коммунистический крокодил и попытается съесть,
скажем, Италию или Францию — то только в последнюю очередь. Сейчас этот
коммунизм завоевывает и САСШ. Комиссия по расследованию антиамериканской
деятельности — это только детская игра. Территории, на которых тренируют и
концентрируют свои силы сторонники духа разрушения, находятся вне сферы
достижения каких бы то ни было комиссий. Это, с одной стороны, те “вершины
человеческой мысли”, которые находятся под охраной “табу” свободы мысли, и, с
другой стороны, то подполье индустриальных трущоб, которое сумеет скрыться от
любых комиссий и от любых полиций мира. Об одном из обитателей этого подполья
О’Генри писал: “доллар в чужом кармане казался ему личным оскорблением”. С
“вершин человеческой мысли” доллар в чужом кармане кажется философским
оскорблением. На ваш доллар, на ваш коттедж, на вашу свободу, на вашу семью
нацеливаются одновременно: и вершины человеческой мысли и подонки человеческой
биологии. От этого вас никакие комиссии не изолируют...
Около десяти лет тому назад почти на всех
европейских языках и на некоторых неевропейских была издана моя книга: “Россия в
Концлагере”. Она рассказывала о том, что совершается в царстве победившего
социализма — в республике товарища Сталина. Этой книге поверили не все. Даже
часть русской эмиграции, бежавшая от победы ею же вскормленного социализма, —
нашла в этой книге только полное собрание преувеличений, карикатур и клеветы. С
тех пор прошло около десятка лет. Прогнозы, сделанные в этой книге, исполнились
все. Десятки людей с тех пор посетивших СССР, предложили миру свои фактические
сообщения, не менее “преувеличенные”, чем мои. Сто пятьдесят тысяч польских
евреев, в свое время эвакуированных из Польши в СССР и оттуда — через Польшу
бегущих, куда глаза глядят — передали через еврейскую газету “Vorwaerts” в
Нью-Йорке свои переживания в подвалах
воздушного замка, построенного социализмом. Американский капиталистический посол
в Москве и австралийский социалистический посол в той же Москве сообщили миру о
своих профессионально, служебно сделанных наблюдениях. Десятки репортеров
пинкертоновскими своими глазами заглядывали за кулисы банкетов и пропаганды и
то, что они там обнаружили — было и страшно и отвратительно. Пять миллионов
русских пленных и рабочих отказались вернуться на свою победоносную родину — и
были туда посланы насильственно. Многие предпочли самоубийство возвращению
домой.
Сейчас все это находится вне всякого сомнения.
Торрез и Пик, Галлахер и Толлиатти не могут признать всего этого по чисто
платным соображениям. Левая часть русской эмиграции отрицает все это бесплатно.
Она родила русский коммунизм. И как бы ни был уродлив и кровав ее сифилитический
и социалистический потомок — он остается ее потомком.
Русская левая эмиграция сейчас никакой роли не
играет, правая, впрочем, тоже. Но она имеет огромное — по настоящему научное
значение: именно по ней, по дореволюционным строителям революции, — можно легче
всего изучить тот процесс биологического и морального вырождения, который,
начинаясь от физиологической импотенции, переходит в атеизм, из атеизма
переходит в коммунизм, отбрасывает Бога, следует “духу разрушения” и разрушает
все. В том числе и самого себя. Ибо — дух разрушения есть в то же время и дух
самоубийства.
До второй мировой войны русская революция
могла считаться локальным явлением. Особенно, для людей, забывших жизненный
уклад великой французской революции. Сейчас стало ясно: это есть мировое
явление, находящее свой резонанс везде, где есть философия и где есть подонки, —
а какой-то процент философов и подонков имеет всякая нация в мире. И никто не
может считать себя иммунным.
Сейчас Европа разделена на две не совсем
равные половины: одна живет под властью духа разрушения, другая под его угрозой.
Дух разрушения — это страшный и это умный дух — поскольку борьба с Богом вообще
может быть умна. Такой организации, какою этот дух охватил большую часть Европы
и стоит перед охватом ее остальной части — мир еще не видел. Дух знает очень
точно: что именно и как именно он собирается разрушить. Его противники только
очень тускло представляют себе и методы борьбы и причины
коммунистических завоеваний. Фактическая сторона
тоталитарно-атеистических режимов сейчас стала бесспорной — по крайней мере для
людей, обладающих нормальным запасом совести и мозгов. Но причинная связь
сегодняшнего положения всей Европы с предшествующими достижениями всей суммы
европейского прошлого остается вне всякого общественного внимания.
В своей первой книге я рассказал: что
получилось. Теперь, больше десяти лет спустя, пройдя германский опыт, я пытаюсь
показать: КАК это получилось. Исторический ход событий трех, до поры до времени,
победоносных революций — великой французской, великой русской и великой
германской, идет поистине потрясающе параллельным путем. Две великих современных
революции я пережил собственным опытом — и исторический опыт французской мне,
вероятно, понятнее, чем кому бы то ни было. Может быть, непредубежденному
читателю удастся понять и то отвращение, которое я питаю ко всем трем.