Глава II. «Русофилы» или возрождение русской правой. 

После смерти И.В.Сталина и особенно в период после хрущевской «оттепели» 1960-х гг.. русский национал-патриотизм , казалось, частью уничтоженный, частью интегрированный в идеологию КПСС, переживает второе рождение. В отличие от сталинской эпохи он носит вновь явно выраженный правый характере (хотя, конечно, национальное течение в КПСС и национал-большевизм в широком смысле этого слова не потеряли своего влияния).

Возрождение правой не было единым процессом. Его проявлением были и традиционная, вновь развернувшаяся литературная и публицистическая полемика в «толстых» журналах, среди которых некоторые занимают открыто русско-национальную позицию, конфронтируя и с марксистами-ортодоксами, и с либералами-«шестидесятниками». Появляются русские националистические группы среди диссидентов. Появляются новые литературные жанры, например, заметным событием в истории русской словесности становится творчество писателей-«деревенщиков», имевших и в 60-ые и в 90-ые гг.. гораздо больший читательский успех, чем все разрекламированные богемные авангардисты.

О психологической атмосфере, царившей среди интеллектуалов 60-70-х гг.. интересно рассказал А.Л.Янов, свидетельство которого особенно ценно, учитывая как его личный опыт, так и резко негативное отношение ко всему русскому возрождению: «...история словно бы оживала перед нашими глазами. Из-под глыб замшелой идеологии вдруг стали пробиваться свежие удивительные голоса, толковавшие о необходимости национального возрождения, о возвращении к национальным корням и спасении России. Новое настроение, как вихрь, закружило Москву. Оно возникло стихийно, снизу, не только не по указанию властей, но порою было направлено прямо против них. В домах интеллигентов, в клубах и университетах появлялись люди самого разного возраста - и старики, и юноши, - призывавшие вернуться «домой», к «святыням национального духа», торжественно декламировавшие о «земле» и «почве», - словно ожили славянофилы 1830-х гг.. Один из самых популярных журналов «Молодая Гвардия» присоединился к этому хору, опубликовав серию громовых статей. Модной темой дискуссии стало вдруг вымирание русской деревни, ужасающее запустение колыбели нации - северо-восточной Руси... Интеллигенция вдруг устремилась проводить отпуска в деревнях, у могил далеких предков -вместо модных еще недавно Крыма, Кавказа и Прибалтики. Молодежь бродила по вымирающим деревням, собирая иконы, и очень скоро не осталось почти ни одного интеллигентного дома в Москве, не украшенного символами православия. Писатель Владимир Солоухин появился в Доме литераторов с перстнем, на котором был изображен расстрелянный император Николай Второй. На черном рынке возник бешеный спрос на книги «контрреволюционеров» и «белогвардейцев», умерших в эмиграции».[16]

Но в чем же причины такого своеобразного возрождения русского духа и почему же он теперь уже не полностью отождествлялся  с Советской властью? Почему же появление нового идеологического и политического направления в советском общественном сознании приходится на 60-70-ые гг.., т.е. время упадка хрущевской «оттепели» и периода брежневского застоя?

Причин всего этого множество и мы ограничимся лишь кратким перечислением важнейших из них. Во-первых, происходила дальнейшая рутинизация режима, лишившегося после ухода со сцены поколения основателей СССР и естественной заменой «строителей Советской империи» безликими бюрократами, всякого внутреннего динамизма, и существовавшего в значительной степени как бы по инерции. Теряющая свою сакральность власть не может не привести к тому, что положительный идеал молодые творческие люди стали искать в прошлом, не связывая его с существующей системой. Конфликт с Китаем наглядно показал, что при общей коммунистической идеологии национализм подспудно продолжал определять политику обеих стран. Характерно, что китайская сторона, при всех своих претензиях на мировое значение «идей председателя Мао» и интернационалистскую риторику, проводила в жизнь великодержавную экспансионистскую политику. Целое поколение советских людей прожило под тенью китайской угрозы и ожидания казавшегося неизбежным вторжения огромных полчищ неприятеля на богатые и почти незаселенные просторы Сибири. В этих условиях не официальная пропаганда, беззубо обвинявшая тогдашних руководителей Китая в «измене» марксизму, а именно патриотическая озабоченность широких слоев русского народа, возникшая во многом вопреки усилиям идеологических служб КПСС, играла мобилизующую роль в советском обществе.

Во-вторых, десятилетие «оттепели» не прошло бесследно, оставив после себя не только позитивные перемены (общее смягчение режима, реабилитация многих невинно пострадавших), но и многие печальные последствия. По словам лидера КПРФ Г.А.Зюганова, «под аккомпанемент речей о необходимости реабилитации жертв политических репрессий, что само по себе было крайне необходимо, духовные потомки всех ненавистников России сумели свернуть, заморозить едва начавшийся процесс национального российского возрождения».[17]

В самом деле, при Хрущеве были реабилитированы не только часть репрессированных в 30-50-ые гг.. людей, но и восстановлена в правах идеология большевизма 20-х гг.. с ее гиперинтернационализмом, отрицанием «проклятого прошлого» (которое включало в себя и сталинскую эпоху) во имя скорого светлого будущего. Во внутренней политике это привело к бесчисленным экспериментам, хаотическим «реформам» в области управления сельским хозяйством, которые нанесли русской деревне удар, сравнимый лишь с последствиями коллективизации и Великой Отечественной войны.

В промышленности не только был осуществлен непродуманный переход к территориально-отраслевой системе управления (что только дискредитировало хорошую идею децентрализации управления народным хозяйством), но и в порыве очередного левацкого уклона была огосударствлена промышленная кооперация. А ведь в одном Ленинграде еще в 1956 г. кооперативная промышленность была представлена 1750 предприятиями, где работало 65 тыс. человек и которые давали 4,1 % промышленного производства города.[18]

Ликвидация артелей и мастерских промкооперации в начале 60-х гг.. означала ликвидацию последнего негосударственного сектора экономики, поскольку колхозная собственность на деле давно уже не отличалась от государственной. В этом свете все попытки изобразить Хрущева Н.С. реформатором, которому «не дали» осуществить экономическую модернизацию СССР совершенно несостоятельны. Учитывая. что многие традиционные народные промыслы, насчитывающие многовековую историю, существовали именно в виде промышленных артелей, то неудивительным было то, что для русской культуры огосударствление кооперации было тяжелейшим ударом.

Наконец, при Н.С.Хрущеве возобновилось гонение на церковь. За 1959-64 гг.. были закрыты пять из восьми духовных семинарий, более 50 из 89 монастырей, количество приходов сократилось с 22 тыс. до 8 тыс. Только за 1961-64 гг.. по религиозным мотивам было осуждено 1234 чел.[19]

Итак, за годы «оттепели» был нанесен значительный ущерб русскому национальному самосознанию и русской традиционной культуре. Сменивший Н.С.Хрущева новый лидер Л.И.Брежнев, хотя и остановил некоторые слишком уж одиозные мероприятия своего предшественника типа посева кукурузы от Белого до Черного моря, но в целом продолжал все тот же курс. Слово «русский» по прежнему почти отсутствовало в официальной пропаганде, народы СССР оплачивали деньгами, потом кровью «интернациональный долг» множеству народов, забывая о себе, шло массированное уничтожение «неперспективных» деревень и т.д. Бытующее среди западных исследователей и среди либералов-«шестидесятников» противопоставление «хорошего» реформатора Хрущева «консерватору» Брежневу не вполне корректно, поскольку весь брежневский застой был в сущности продолжением «хрущевизма» без Хрущева и без его волюнтаристских шараханий. Все, что считается присущим брежневскому стилю правления (создание своего комического культа, выдвижение своих родственников на важные государственные посты, любовь к орденам и званиям), - все это начиналось при Хрущеве. Поэтому-то для русского оскорбленного самосознания замена Хрущева Брежневым была поистине сменой шила на мыло.

В таких условиях не могло не появиться вновь русское национально-патриотическое движение.

И, наконец, была и третья причина возрождения русского движения, придавшая ему особые черты. За жизнь одного поколения русские из традиционно крестьянской нации превратились в нацию горожан. Так, если в 1926 г. доля городских жителей у русских составляла 21,3 %, то в 1979 - 74,4 %, т.е. увеличилась в 3,5 раз. При этом особенно быстро росли  крупные мегаполисы, и только за 60-ые гг.. число городов -«миллионеров» возросло с 3 до 10, а за 70-ые гг.. их число дошло до 22-х. Заметим, что во всех мегаполисах, в т.ч. и в столицах союзных республик, русские составляли значительную, а порой и большую часть населения.

Урбанизация нации привела к определенной урбанизации ее сознания. Учитывая всеобщую грамотность и то, что работники умственного труда составляли четверть всех занятых у русских, нетрудно  догадаться, что русское возрождение носило своеобразный характер. Помимо естественной реакции на стандартизацию культуры, вкусов и условий жизни большого города, что привело к повышенному вниманию к своим родовым корням и вызвало глубокий интерес к традиционному искусству, фольклору, реальной истории (а не ее пропагандистской трактовке), значительное место заняли теперь проблемы, порожденные ХХ-ым веков. Экологическое состояние Волги, Оби, Днепра, Байкала, Арала, угроза переброски северных рек, что могло бы привести ко всемирной экологической катастрофе, гибель многих памятников истории, вымирание деревни, демографический кризис нации, рост пьянства, увеличение числа разводов, падение нравов и т.п. вопросы стали теперь главными для патриотической интеллигенции.

Итак, по этим вышеперечисленным обстоятельствам с 1960-х гг.. в культурно-идеологической жизни СССР появляется довольно влиятельное течение русских патриотов. В историю русской общественной жизни они вошли под именем русофилов,  хотя многие идейные деятели не употребляли этого термина. (Для самоназвания активные участники движения использовали слова «русисты», «неославянофилы», «почвенники» или даже «Русская партия»). История русофильского движения еще не написана. Этому мешает как политическая ангажированность многих зарубежных и отечественных исследователей, так и многие причины субъективного характера самих представителей этого довольно разнородного идейного движения. Тем не менее в данной книге нельзя хотя бы кратко не остановиться на русофильстве хотя бы потому, что его можно с полным основанием считать предшественником национал-патриотизма. В отличие от прерванной традиции дореволюционной правой русофилы являются прямыми создателями большинства патриотических воззрений 90-х гг.., тем более, что в числе активных деятелей последних можно увидеть прежних столпов русофильства.

Разумеется. русофилы испытывали двойственное чувство к власти КПСС (тем более, что многие из них состояли в этой партии по идейным причинам) и к системе социализма. В подавляющем большинстве русофилы были вполне лояльны советской власти, выступая против некоторых ошибок, извращений или отдельных недостатков ее. В определенном смысле русофилов можно назвать по отношению к власти оппозицией ее величества, но не ее величеству. Русофилы вполне оставляли силу власти КПСС, а сами пытались довольствоваться силой мнения, не претендуя на возможность «порулить» страной. Нежелание КПСС сотрудничать с русофильской общественностью, тем более, что идеологией в партии ведали марксистские догматики типа И.А.Суслова или агенты влияния Запада типа А.Н.Яковлева, привели эту партию, так и не ставшую до конца национальной, к потере власти в августе 1991 г., при равнодушном молчании русского народа. 

«Молодая Гвардия» русофильства. 

Общественную жизнь СССР 60-80-х гг.. обычно сводят к деятельности диссидентов, что вряд ли справедливо. Само число диссидентов не превышало нескольких сотен человек, причем среди них хватало и агентов различных спецслужб, включая и советских, и определенно больных людей или просто имевших личные мотивы для  .оппозиционной деятельности. 

Нельзя сводить историю советского общества до перестройки  к истории КПСС, учитывая, во-первых, идейную разнородность партии, во-вторых, сама правящая партия не была способна охватить и тем более возглавить все проявления общественной инициативы. А ведь именно русофилы всех оттенков и задавали тон этой инициативе.

Два десятилетия полуоппозиционной полупросоветской деятельности русофилов дали немалые результаты. Пока правозащитники писали обращения в ООН, жалуясь на то, что евреев из СССР не выпускают на «историческую родину» и запрещают издавать порнографическую литературу, русофилы, действуя в гораздо более сложных условиях (поскольку никакие радиоголоса или хельсинкские комитеты им не помогали, да русофилы и не стали бы к ним обращаться), сумели не допустить переброски северных рек, спасти Байкал, не дали погибнуть многим памятникам истории и культуры, породили массовое движение в защиту природы и т.п. Вероятно, умолчание этого, а порой и бесстыдное приписывание себе заслуг русофилов со стороны либеральной космополитической интеллигенции, красноречиво само по себе.

Определенная трудность в исследовании и оценке деятельности русофилов все таки действительно существует. Это обусловлено принципиально неполитическим характером самого русофильства, которое если и поднимало политические вопросы, то исключительно постольку, поскольку политика касалась некоторых сторон их деятельности. Русофилы не ставили перед собой задач по изменению политического строя и не писали политических трактатов. Даже в самиздате (напр., в журнале «Вече») русофилы подчеркивали свою лояльность Советской власти и лишь по-дружески обращали внимание на некоторые ошибочные с их точки зрения, шаги и решения этой власти.

Русское национальное диссидентство.

 Русофильское движение действовало не только в легальных рамках. Некоторая его часть, причем меньшая, действовала вне официальных рамок, составив русское националистическое крыло в советском диссидентстве. Но при всей малочисленности это крыло тем интересно, что национал-патриоты, не будучи связаны цензурными ограничениями, могли писать, что называется, открытым текстом о том, что думали.

Общественную жизнь СССР 60-80-х гг.. обычно сводят к деятельности диссидентов, что вряд ли справедливо. Само число диссидентов не превышало нескольких сотен человек, причем среди них хватало и агентов различных спецслужб, включая и советских, и определенно больных людей, или просто имевших личные мотивы для оппозиционной деятельности. Известный национал-патриот, бывший генерал КГБ А.Н.Стерлигов, выступая в Балтийском Государственном Техническом Университете (знаменитый «Военмех») в Петербурге, вообще утверждал, что диссидентские организации были созданы самим КГБ по образцу «Треста» 20-х годов и в этом смысле были подставными организациями, призванными нейтрализовать реальную потенциальную антисоветскую оппозицию. Возможно, Стерлигов несколько преувеличивал возможности своего прежнего ведомства. Однако, случайно ли, что в перестроечные, и особенно в послеперестроечные годы практически никто из борцов за права человека (если не считать кавказских диктаторов З.Гамсахурдиа и А.Эльчибея, или защитников чеченских работорговцев С.А.Ковалева) не стал крупным политиком.

Проблемы, поднимаемые диссидентами о праве евреев на эмиграцию, свободу абстракционизма или печатание литературных произведений за рубежом, вряд ли были интересны более 1 % населения СССР. Откровенно антинациональный характер диссидентской деятельности был хорошо очевиден массам и не случайно за диссидентами закрепилась кличка «диссидентура».Только спекуляция на реальных трудностях советской жизни (например, притеснение верующих, социальная несправедливость и т.п.), примитивность советской официальной пропаганды (умалчивающих о многих сюжетах отечественного прошлого) и особенно роль западных служб психологической войны, придавали всей этой диссидентуре определенную общественную значимость.

Впрочем, в диссидентстве было немало и патриотически мыслящих людей, в том числе и в его демократическом крыле. Мы еще встретимся с именами экс-диссидентов, ставших активными национал-патриотами - И.Шафаревича, И.Константинова, В.Аксючицем, о.Д.Дудко и др.

Самой первой из русских оппозиционных групп внутри СССР был Всероссийский Социал-Христианский Союз освобождения Народа (ВСХСОН), разгромленный властями в начале 1961 г. Значение ВСХСОН в истории оппозиции заключается в том, что это была единственная из всех политических организаций внутри СССР, существовавших после 1945 г., которая ставила своей целью взятие власти насильственным путем, и при этом без всякой связи с Западом. Судебный процесс над активистами ВСХСОН в 1967 г. (т.е. через 6 лет после ареста) был самым крупным политическим процессом в СССР после «дела врачей».

Об истории ВСХСОН существует книга западного исследователя Дэнлопа [23], но в силу, видимо, антизападных настроений этой организации ее реальная история - дело будущего.

Однако социал-христианские бланкисты ВСХСОНа все же были исключением среди всего диссидентства, занимавшегося мирной оппозиционной деятельностью. Русские националисты среди них были менее заметны, поскольку о них не говорили радиоголоса и не принимались резолюции поддержки западных парламентов. Тем не менее националисты все равно старались дистанцироваться от западных либералов в диссидентстве.

Уже упомянутый выше экс-генерал КГБ Стерлигов, впрочем, лично диссидентурой не занимавшийся, говорил о принципиальных отличиях либералов и патриотов. По его словам, среди либералов, ориентированных на западные ценности, преобладали евреи или, еще чаще, «полтинники», т.е. лица  от смешанных браков, этнические маргиналы, в основном с неоконченным высшим гуманитарным образованием, гомосексуалисты (вообще, «голубизна» была отличительной чертой либералов-западников, в то время как религиозные, в т.ч. иудеи, и националистически настроенные диссиденты относились к сексуальному большинству) и, наконец,  считающие себя людьми искусства. Почти все из либералов-диссидентов пытались писать стихи и романы, рисовали (правильнее сказать, малевали) картины и т.п.

В противоположность им националисты обычно были русскими (восточные украинцы и белорусы также относили себя к русским), немало было представителей народов Поволжья, молдаван, были и добровольно обрусевшие евреи. Националисты имели, как правило, техническое образование, хотя были хорошо начитаны в русской идеалистической философии и отличались хорошими знаниями в области отечественной истории. В искусстве националисты обычно не демонстрировали претензий на открытие чего-то нового. Обычно напротив, к авангардистскому искусству и новым стилям в литературе и архитектуре инакомыслящие патриоты относились отрицательно, оценивая все это еще более сурово, чем официальная цензура.

Наконец, среди русских националистов большинство был православными верующими, но и атеисты среди них признавали необходимым в будущей России превратить Православие в государственную религию. Следует заметить, что даже наиболее религиозные среди диссидентов русского направления критически оценивали деятельность Патриархии и всех официальных структур Церкви, обвиняя последнюю в сотрудничестве с безбожной властью и забвении пастырских обязанностей.

Характерной особенностью русского диссидентства был его своеобразный подход к Советской власти, по отношению к которой декларировалась лояльность при неприятии отдельных сторон марксизма-ленинизма как идеологии. Гораздо более существенным было то, что развитие России по западным  рецептам патриоты считали значительно худшим вариантом развития событий, чем сохранение Советской системы, которая уже тем оправдана, что обеспечивает стране независимость от господства мирового финансового (проще говоря, еврейского) капитала.

В богатом событиями 1968 г. был арестован А.Фетисов, в свое время демонстративно вышедший из КПСС в знак протеста против критики Сталина на ХХ-ом съезде, опубликовавший в самиздате ряд статей. В них А.Фетисов критиковал советский режим с крайне правых позиций, причудливо сочетая элементы национал-большевизма, фашизма и традиционализма. С его точки зрения, всемирная история представляла собой борьбу порядка (воплощенном в арийском начале) с вносимым еврейством хаосом и разложением, пока тоталитарные режимы Сталина и Гитлера не положили этому конец (что подразумевало историческое оправдание этих режимов).

В 1971-74 гг.. в России издавался самиздатовский журнал «Вече» (в наши дни одноименный журнал схожей ориентации издается в Мюнхене). Редактором первого «русского» «Веча» был Владимир Осипов, пытавшийся создать что-то вроде национально-патриотической «Искры», печатая авторов разных течений, хотя сам редактор больше склонялся к религиозному национализму.

Стараясь не касаться злободневных политических вопросов, «Вече» занималось в основном историческим просвещением своих читателей, помещая на своих страницах тексты философов-славянофилов, рассказывая о покорении Туркестана генералом  -.Д.Скобелевым, обсуждая уродливую архитектуру новых городских районов, вопросы экологии и пр. В сущности, все эти темы так или иначе рассматривались в легальных русофильских изданиях. Отличие «Веча» было лишь в большей свободе определений и  характеристик.

К существующей  власти журнал относился вполне лояльно, фактически с национал-большевистских позиций оправдывая и Октябрьскую революцию и дальнейшее развитие СССР.

Так, одной из самых заметных публикаций в «Вече» стала большая статья Михаила Антонова с характерным названием «Учение славянофилов - высший взлет народного самосознания в России в доленинский период». (Уже из названия видно, что ленинский период народного самосознания оказался еще более высшим, чем славянофильство.) Весь пафос статьи сводился к необходимости соединения Православия и ленинизма, причем это приведет к творческому синтезу русской традиционной культуры, религии и социализма, что будет способствовать новому взлету русской цивилизации.

Эти идеи в России 90-х гг.. для многих национал-патриотов звучат кощунственно за уважение к советскому социализму и отсутствие всякого антикоммунизма. В связи с этим автору этих строк вспоминается один случай, очевидцем которого ему пришлось стать.

В феврале 1997 г. в Петербурге в Доме Дружбы с народами зарубежных стран на Фонтанке проходил Круглый Стол на тему: «Русская Идея на грани тысячелетий». В этом мероприятии приняли участие политики, историки, педагоги, ученые, военные, журналисты и др. цвет петербургской патриотической элиты и московские гости. Когда М.Антонов произнес речь о том, что в годы советской власти был высший расцвет русского христианства, что большевизм был ложно религиозным движением, но все же отражал духовные чаяния народа, и что наконец, сама Октябрьская революция носила религиозный характер, то это вызвало бурную реакцию немалой части собравшихся. На Антонова посыпались обвинения в том, что он коммунист, не разбирается в истории, высказывались даже подозрения в том, крещен ли сам Антонов. Пикантность ситуации заключалась в том, что с ультра-православных позиций Антонова критиковали люди, в советские времена занимавшие важные должности, и естественно, бывшие членами КПСС. А ведь обвиняемый в большевизме М.Ф.Антонов с 1968 по 1975 гг.. был в заключении за защиту Православия и духовным отцом его был  схииеромонах Самсон (в миру граф Э.Сиверс).

Среди антикоммунистически и, что еще более существенно, антисоветски настроенных, (т.е. полностью отрицающих советский режим) диссидентов-националистов были деятели, оказавшие определенное влияние на формирование идеологии современной правой. Речь идет о А.И.Солженицыне и И.Р.Шафаревиче. В одном ряду эти во многом противоположные по взглядам (и по отношению к ним как к личностям и идеологам правых 90-х гг..) люди оказались лишь по их резкой критике не только преступлений, осуществленных в Советскую эпоху, но и вообще по критике самой идеи социализма. Справедливости ради надо сказать, что Солженицын был известен гораздо больше всех других диссидентов (если только не считать А.Д.Сахарова) по «раскручиванию» его западными радиоголосами, и это не могло не отразиться на двойственном отношении национал-патриотов к нему, да и их противников тоже.

А.И.Солженицые прославился своими произведениями, опубликованными первоначально в «Новом Мире», а затем и за рубежом. Не будем разбирать литературные достоинства его книг, предоставив это специалистам-литературоведам, обратим внимание на общественную значимость его литературных и публицистических произведений.

Уже героическая биография Солженицына («непролетарское» соцпроисхождение, что весьма затрудняло жизнь в СССР 20-30-х гг.., участие в Великой Отечественной войне, несправедливое осуждение и пребывание в лагере и т.д.) придавали особый вес любым словам писателя. Обращенность Солженицына к лагерной теме, запретной во времена Хрущева, окончательно сделали Солженицына героем в глазах не только диссидентов, но и вполне благонамеренных граждан, не скрывающих ворчливого восхищения смелостью опального автора.  Традиционное уважение на Руси к мученикам, пострадавшим за убеждения, сделало критику Солженицына официальными СМИ его рекламной кампанией.

Присуждение Солженицыну в 1970 г. Нобелевской премии по литературе (политический аспект этого присуждения очевиден) сделало писателя всемирно известным, но вызвало настороженное отношение к нему среди русских патриотов. Будучи высланным из СССР в 1974 г. Солженицын на Западе, однако, повел себя совсем не так, как можно было бы ожидать от прозападного либерала, а выступил с позиций русского национализма против разлагающегося Запада и особенно против «образованщины». Т.е. как раз против либеральной прозападной интеллигенции, причем именно против ее политически  ангажированного диссидентского крыла. Весьма ядовито и метко Солженицын охарактеризовал тот слой, который был социальной базой диссидентства и который через полтора десятилетия после высылки Солженицына стал еще и главной движущей силой демократического движения.

В определенном смысле Солженицын действительно оказался пророком, как подобострастно величали его поклонники, но не в смысле будущего крушения коммунизма, а в характеристике тех, кто будет его сокрушать. Трусость и алчность «образованщины» писатель заклеймил в таких выражениях:

«Если обвиняют нынешний рабочий класс, что он чрезмерно законопослушен, безразличен к духовной жизни, утонул в мещанской идеологии, весь ушел в материальные заботы, получение квартир, покупку безвкусной мебели (уж какую продают), в карты, домино, телевизоры и пьянку, - то на много ли выше поднялась образованщина, даже и столичная? Более дорогая мебель, концерты более высокого уровня и коньяк вместо водки? А хоккей по телевизору - тот же самый. Если на периферии образованщины  колотьба о заработках есть средство выжить, то в сияющем центре ее (шестнадцать столиц и несколько закрытых городков) выглядит отвратительно подчинение любых идей и убеждений корыстной погоне за лучшими и большими ставками, званиями, должностями, квартирами, дачами, автомобилями (Померанц: «сервис - это компенсация за потерянные нервы») а еще более - заграничными командировками! (Вот поразилась бы дореволюционная интеллигенция! Это же надо объяснить, красивая жизнь, валютная оплата,  покупка цветных тряпок... Думаю, самый захудалый дореволюционный интеллигент по этой причине не подал бы руку самому блестящему образованцу). Но более всего характеризуется интеллект центровой образованщины ее жаждой наград, премий и званий, несравненных с рабочим классом и провинциальной образованщиной - и суммы премий выше и какая=то звучность: «народный художник (артист и т.д.) ...заслуженный деятель...лауреат...»! Для всего того не стыдно вытянуться  в струнчайшую безукоризненность, прервать все порицательные знакомства, выполнять все пожелания начальства, осудить письменно или с трибуны или неподатием руки любого коллегу по указанию парткома.

Если это все - интеллигенция (выделено Солженицыным - авт.), то что же тогда мещанство?!... Люди, чье имя мы недавно прочитывали с киноэкранов и которые уж конечно ходили в интеллигентах, недавно, уезжая из этой страны навсегда, не стеснялись разбирать екатерининские секретеры по доскам (вывод древностей запрещен), вперемешку с простыми досками сколачивали их в нелепую «мебель» и вывозили так. И язык поворачивается выговаривать это слово - «интеллигенция»?... Только таможенный запрет еще удерживает в стране иконы древнее XVII века. А из более новых целые выставки устраиваются ныне в Европе - и не только государство продавало их туда...»[24]

Такая характеристика, высказанная еще в 1974 г., естественно, вызвала нервную реакцию «образованцев» внутри и вне СССР. На Солженицына посыпались обвинения во всех смертных грехах, его стали называть «фашистом», «русским аятоллой» и пр. Западные исследователи русской правой уже упомянутые неоднократно А.Янов и У.Лакер осторожно, но все же весьма критически оценили публицистику и исторические сочинения Солженицына. Известный диссидент, историк Рой Медведев, выступая в 1988 г. (в разгар гласности) в Ленинградском госуниверситете, назвав «Архипелаг ГУЛАГ» бессмертным произведением, обо всем остальном творчестве своего старого знакомого Солженицына отозвался как о претенциозной графомании, назвал Александра Исаевича «непрочитанным классиком», которого невозможно читать из-за тяжеловесного стиля.

Вероятно, помимо политической позиции Солженицына, не примыкающему ни к одной из диссидентских и эмигрантских группировок, в таких суровых оценках сыграли свою роль и черты характера писателя, которого редактор журнала «Континент» Вл.Максимов назвал «космическим эгоцентриком».

Зато у национал-патриотов Солженицын, оставаясь в сущности «непрочитанным классиком», вызвал прилив добрых чувств. С конца перестройки и до возвращения на Родину внутри России Солженицын стал «Национальным Пророком». По справедливому замечанию В.А.Ачкасова, «любая критика Солженицына оппонентами из демократического лагеря расценивалась как святотатство. В то же время, различные течения в национал-патриотическом стане, расхватывающие по кусочкам мысли Солженицына, позволяли себе и замечания в адрес «патриарха» и замалчивания его «неудобных» политических идей. Национал-большевики упрекали Солженицына за последовательный антикоммунизм, правые экстремисты - за недостаточный радикализм политической программы».[25]

В 1991 г. одна из первых национал-патриотических партий в Ленинграде, Республиканская Народная Партия России (РНПР, ныне Национально-Республиканская) во главе с Николаем Лысенко даже объявила себя «партией идей Солженицына». Правда, даже в то время автор, беседуя с активистами партии, не без удивления увидел, что практически никто из республиканцев не имеет представления об «идеях Солженицына». В лучшем случае партийцы были знакомы  с «Архипелагом ГУЛАГ» и некоторыми публицистическими статьями. Само обращение республиканцев к идеям Солженицына, было, видимо, следствием «года Солженицына» (1990-го), когда его стали печатать на родине, и особенно .впечатлением от статьи «Как нам обустроить Россию». Не удивительно, что вскоре РНПР практически отказалась от всяких ссылок на Солженицына в своей пропаганде. Впрочем, скорее дело заключалось в том, что при всем антикоммунизме республиканцев они все равно оставались советскими по воспитанию и духу людьми и Солженицын оставался для них «антисоветчиком». После того, как Солженицын одобрил расстрел Верховного Совета в октябре 1993 г., для большинства патриотов он стал неудобной фигурой. Возвращение Солженицына на Родину ведущая газета оппозиции «Завтра» (бывший «День») отметила двусмысленным заголовком статьи «В Россию Ельцина приехал Солженицын». Правда, когда Солженицын отказался принять в честь своего 80-летия орден Андрея Первозванного от Ельцина, тон газеты «Завтра» смягчился.

В целом, однако, идейная позиция Солженицына и до 90-х гг.. была весьма противоречивой и поэтому не следует преувеличивать ее значение для национал-патриотов, причем именно то, что Солженицына поднимал на щит Запад особенно ставится ему в вину в самой России.

Зато совсем иное отношение у патриотов в советскую и постсоветскую эпоху было к академику И.Р.Шафаревичу. Хотя академик также был диссидентом, многие годы связанный с Солженицыным (и даже получил прозвище «солженицынского Санчо Пансы»), входил вместе с Сахаровым в Комитет прав человека, подписывал заявление и воззвание в защиту осужденных по политическим мотивам в СССР, но все это в глазах патриотов искупается его активной национально-православной позицией. В середине 70- нач. 80-х гг.. Шафаревич пишет свои основные политические труды: «Есть ли у России будущее?», «Обособление и сближение», «Русофобия» и др. У западнического большинства диссидентства эти статьи вызвали негодующую критику. Зато почвеннические (или русофильские) круги в СССР сразу увидели в Шафаревиче своего идеолога.

Сам академик никогда не скрывал своих взглядов, которые он еще в 1968 г. в интервью западногерманской газете «Франкфуртер Альгемейне» охарактеризовал как почвеннические.[26] Шафаревич действительно много писал о роли христианства, возмущался советским церковным законодательством, в период начавшейся горбачевской гласности говорил о необходимости переиздания книг Н.Я.Данилевского, Л.А.Тихомирова, классиков русской литературы в полном объеме, без купюр.

Но настоящую славу Шафаревичу принесла маленькая работа «Русофобия». В 1989 г. ее опубликовал в открытой печати «Наш Современник» (членом редколлегии которого Игорь Ростиславович примерно с того времени и является), но еще раньше тексты «Русофобии» в виде скрепленных канцелярскими скрепками листов или в виде сделанных в домашних условиях брошюрах, отпечатанных на машинке, продавались в Ленинграде у Гостиного Двора.

Что же такого великого написал академик, математик-алгебраист, И.Р.Шафаревич? Поэтесса Татьяна Глушакова, с национал-большевистских позиций часто критикующая многих столпов патриотического движения, резонно заметила, что «если бы «Русофобию» Шафаревича написал не И.Р.Шафаревич, а, так сказать, обычный русский патриот, без «пурпурово-серого» ореола недавнего диссидентства, то никто бы из русских не испытывал к автору подчеркнутой благодарности».[27]

Справедливости ради заметим, что далеко не каждый обычный патриот может разбираться во всех тонкостях самиздатской публицистики, как это с блеском продемонстрировал Шафаревич, но все же в «Русофобия» главное заключалось в том, кто сказал, а не в том, что принципиально нового было им внесено.

Шафаревич с четкостью математика исследовал наиболее активную часть советской «образованщины», т.е. ее либерально-диссидентское крыло. Как человек, сам многие годы вращавшийся среди диссидентов, Шафаревич обратил внимание на присущую многим из них ненависть к России и русской нации, вплоть до утверждения , что народ в России - это свинарник, что русской истории вообще не было и пр.

Для обозначения этого крыла людей Шафаревич использовал  понятие «Малый народ», впервые использованное исследователем Великой Французской революции Огюстом Кошеном. «Малый народ» может быть и религиозной, и социальной и этнической группой, манипулирующей «большим народом», т.е. основной частью нации, в своих узкоклановых интересах.

Изложив теорию Кошена, Шафаревич указал на характерные черты «малого народа» в СССР. При этом Шафаревич не побоялся указать на то, что не могли откровенно высказать «молодогвардейцы», не решился (или не захотел) отметить Солженицын, - роль еврейства в «малом народе». Хотя Шафаревич постоянно подчеркивал, что «Малый народ» состоит из космополитов самого разного происхождения, но участие евреев в этих космополитических кругах было непропорционально значительнее.

Здесь мы вновь возвращаемся к постоянному возникающему в истории русской правой «еврейскому вопросу».

В последние два десятилетия советской эпохи этот вопрос приобрел большое значение из-за пресловутой проблемы эмиграции евреев на «историческую Родину», что стало наиболее острым вопросом в истории советско-американских отношений.

Поскольку легально эмигрировать из СССР можно было только по «израильскому каналу», то пользовались этим люди весьма разного происхождения, получившие прозвище «евреев по профессии». В те же годы не случайно родился анекдот, что жена-еврейка , это - не роскошь, а средство передвижения. Характерно, что большая часть эмигрантов, составивших т.н. «третью волну» эмиграции предпочли ехать не в Израиль, а в западные страны. Среди эмигрантов оказалось много родственников  представителей советской элиты, что не могло не вызвать реакцию типа - «все в России развалили, а теперь сваливаете за бугор». Арест какого-нибудь еврея (чаще еврея по профессии, а не по происхождению), немедленно вызывал мировые скандалы, за арестованного сразу же вступались международные организации, правительства стран Запада, не говоря уже о радиоголосах.

Постоянно муссировалась тема вины русских перед евреями за «антисемитизм», «погромы» и пр., зато никакой вины евреев перед Россией за все бедствия ХХ-го века не было, виноват был «коммунизм», «сталинизм» и пр. абстракции.

Шафаревич справедливо обращал внимание на то, что акцентирование Западом и внутренним прозападным диссидентством права на эмиграцию (естественно, еврейскую) вызвало в советском обществе соответствующую реакцию. В другой своей статье, написанной уже в 1989 г. и опубликованной открыто на Родине, «Феномен эмиграции», Шафаревич  писал: «Поскольку власть ей (эмиграции - авт.) препятствовала, то за эмиграцию надо было бороться. И вот как-то получилось так, что борьба за право эмиграции оказалась сверхважной, первейшей задачей и заслонила собой все остальные проблемы страны. Был даже сформулирован тезис , что среди всех «прав человека» право на эмиграцию - «первое среди равных». Можно себе представить, какое впечатление это произвело на подавляющее большинство народа, для которого вопрос об эмиграции не стоял и не мог стоять, на тех,  кто о такой возможности даже не задумывался! Какой нелепо-оскорбительный взгляд на жизнь страны: в ней важнее всего то, как из нее уехать! И ведь начиналось все это, еще когда колхозники не имели паспортов, не могли уехать не только в Америку или Израиль, а и в соседний район. Когда бесправное положение колхозников, поездки на автобусах в Москву за продуктами, полное отсутствие врачебной помощи в деревне - все это признавалось второстепенным по сравнению с правом отъезда тонкого слоя людей, то здесь было не только пренебрежение интересами народа в целом, здесь чувствовалось отношение к народу как к чему-то мало значительному, почти не существующему. Какой же широкой поддержки или хотя бы понимания можно было ожидать? Полная изоляция, даже внутри интеллигенции, была неизбежна».[28]

Эта изоляция выглядела как холодное презрение к космополитам по духу и по крови. И не случайно еще в застойные годы вновь вошло в словарь русского языка забытое казалось слово «жид», обозначающее именно дельца-космополита. Среди русских националистов-диссидентов бытовала следующая градация: иудей -это вероисповедание, еврей - это народ, жид - это образ жизни (или, как вариант, профессия). Поэтому в целом антисемитизм в конце советской эпохи был скорее «антижидизмом» , а не юдофобией. Отношение к диссидентам как к исключительным евреям долго господствовало на бытовом уровне. Не случайно еще в 70-80-х гг.. у многих советских граждан существовало твердое убеждение в еврейском происхождении всех видных правозащитников. Даже Сахарова считали Цукерманом, а Солженицына -Солженицером.

Итак, «малый народ» представляет из себя достаточно узкий слой внутренних эмигрантов, с преобладанием этнических маргиналов, презирающих «большой народ», но умеющих манипулировать им, навязывать ему свои вкусы, представления, героев и злодеев по своему выбору. Нетрудно заметить, что именно об этом писали и «молодогвардейцы», и националисты-диссиденты, и Солженицын. Шафаревич лишь добавил роль еврейства как главного фермента брожения в советском обществе, порождающего диссидентуру.

Но это все было, если можно выразиться, негативная часть программы националистов-диссидентов. Что же касается позитива, то громовая критика сменялась общими рассуждениями. Солженицын говорил о необходимости «раскаяния и самоограничения», заключавшихся в том, что «по отношению ко всем окраинным и заокраинным народам, насильно втянутым в нашу орбиту, только тогда чисто окажется наше раскаяние, если мы дадим им подлинную волю самим решать свою судьбу».[29] Это , конечно, звучит красиво в публицистике, но совершенно не похоже на политическую программу. «Подлинную волю», вопреки воле большинства советских наций дали им беловежским соглашением, и обрекли их на экономический коллапс, войны, террор, дискриминацию и полную свободу работать задаром на бывших советских партократов. «Самоограничение», проповедуемое Солженицыным, означало отказ от активной внешней политики и сосредоточение над проблемами освоения Северо-Востока России, т.е. зоны вечной мерзлоты. В принципе, это - здравая идей, тем более, что СССР действительно надорвался экономически, проводя внешнюю политику, руководствуясь  сугубо идеологическими побуждениями, без учета хозяйственных возможностей страны. Но Солженицын совершенно проигнорировал тот факт, что сверхдержава, каким был в 70-ые гг.. СССР просто не может целиком замкнуться на собственных проблемах. Особенно наивным выглядит рассуждение Солженицына о том, что и Запад пойдет на такое же самостояние. С энтузиазмом Солженицын мечтал: «Нелегок будет такой поворот западной свободной экономики, эта революционная ломка, полная перестройка всех представлений и целей: от непрерывного прогресса  перейти к стабильной экономике, не имеющей никакого развития в территории, объемах и темпах ( а лишь - в технологии, и то успехи ее отсеиваются весьма придирчиво). Значит, отказаться от заразы внешней экспансии, от рыска за новыми и новыми рынками сырья и сбыта, от роста производственных площадей, количества продукции, от всей безумной гонки наживы, рекламы и перемен. Стимул к самоограничению еще никогда не существовал в буржуазной экономике, но как легко и как давно он мог быть сформулирован из нравственных соображений!»[30]

Используя данные доклада «Римского Клуба» «Пределы роста», вызвавшего сенсацию в начале 70-х гг.. своими предсказаниями глобальной экономической катастрофы, Солженицын, видимо, искренне считал, что не только в России могут существовать сторонники самоликвидации страны как великой Державы. Понятно, что мысль о том, что Запад будет решать свои проблемы за счет эксплуатации ресурсов свободной России, не пришла в голову Солженицыну.

Шафаревич, не испытавший постоянных колебаний в разные стороны, тем не менее также весьма неопределенно говорил о будущем России. В упомянутом интервью «Франкфуртер Альгемейне» Шафаревич мог сказать лишь: «Нужен возврат в Богу и своему Народу, ощущение общенациональных целей и чувство ответственности перед историей и будущем своей страны. Мне кажется, общественный строй есть нечто производное от духовного состояния народа. И он должен не логически конструироваться - это опасный путь «Утопий», -а органически вырастать из истории».[31]

Как видим, и вполне лояльные власти русофилы, и оппозиционные диссиденты-националисты оказались сходны в том, что трудности СССР вызваны не экономическими или политическими, а в первую очередь причинами морального порядка. В свою очередь моральный кризис, проявлявшийся в росте антиобщественных поступков, снижения патриотизма, нездоровом увлечении западной масс-культурой и т.п. вызван тем,  что ослаблены или потеряли прежнее значение в жизни нации хранители традиций - Церковь и деревня. Часто в «молодогвардейских» публикациях и в творчестве самиздатских авторов национальной ориентации различие заключалось лишь в том, с большой или маленькой буквы написано слово «Бог». Более существенное различие заключалось в том, как оценивать Октябрьскую революцию и эпоху Сталина, но и тут, как мы видели, сходства в основных принципах у легальных и неподцензурных авторов больше, чем различия. Главным внутренним врагом была «американизация» духа, которой оказалась особенно подвержена космополитизированная интеллигенция, среди которой значительную часть составляли евреи по происхождению или по профессии.

Выход из кризиса с точки зрения обеих частей русофильства выглядел как приход к власти в рамках существующего режима национально мыслящего руководства, которое осуществит необходимые реформы, в частности, экономическую и политическую либерализацию. Впрочем,  главными реформами были бы возвращение в народное сознание всей полноты русской истории и культуры, обращение к национальным традициям.

Именно этим объясняется и определенная политическая пассивность русофилов, и двойственное отношение к Соввласти. Официальный марксизм-ленинизм давно превратился в набор канонических фраз и имел весьма мало искренних сторонников. (Собственно, уже появление русофилов означало потерю влияния государственной идеологии.) Но подавляющее большинство русофилов не хотело смены режима, тем более распада СССР. В этом смысле они не хотели ни революции (антикоммунистической), ни реакции (коммунистической).

В середине 80-х гг.. новая русская правая, некоммунистическая, но не антикоммунистическая, как умонастроение, а не доктрина, могла считаться сформулированной. Как и все советские люди, русские правые ждали перемен и надеялись на будущее.

Вернуться в Линдекс