Идейное наследие белой эмиграции. И.А.Ильин. 

Военное и идейное поражение белого движение означало второй сокрушительный разгром правых. Те из белых (к которым теперь победившие большевики относили чуть ли  всех своих противников, в т.ч. других левых), кто не погиб на войне и не попал под шестерни красного террора, оказались выброшены за пределы России, составив 2-милионную  т.н. «белую эмиграцию».

История, культура и идеологические течения Русского Зарубежья привлекают все больше внимания и специалистов, и широкой общественности. Со второй половины 80-х гг.. в российских общественных науках темы вклада эмиграции в те или иные области науки и культуры, заняли одно из ведущих мест. Впрочем, научное исследование всего интеллектуального наследия белой эмиграции еще только начинается, но уже одно можно сказать твердо: без возвращения в Россию богатейших культурных ценностей, сохраненных или развитых за рубежом невозможно полнокровное развитие современного российского общества.

Для нашей темы изучения политической философии русского зарубежья представляет особый интерес. Во-первых, в силу обстоятельств, послеоктябрьская политическая эмиграция носила определенно выраженный правый характер, во-вторых, в силу своеобразного «естественного отбора» интеллектуальный уровень эмиграции оказался невероятно высоким, поскольку среди покинувших Россию оказался действительно цвет нации. В-третьих, как справедливо заметил современный исследователь политических идеологий эмиграции Н.А.Омельченко, «даже самый беглый анализ дискуссий в современной России показывает, что многие «новейшие» модели и концепции развития страны отнюдь не являются новыми. Впервые они были всесторонне и талантливо разработаны русскими эмигрантами, которые в отличие от некоторых сегодняшних публицистов и «прозревших» политиков пытались проникнуть в суть явлений, а не ограничиваться внешними сторонами».[6]

Учитывая необъятность затронутой темы, мы остановимся лишь на некоторых именах и отдельных концепциях эмигрантских мыслителей, идеи которых широко распространены среди современной русской правой.

Первым в этом списке можно назвать имя Ивана Александровича Ильина (1883-1954), произведения которого на Родине начали публиковаться лишь в 1989 г. (Следует заметить, что и на Западе И.А.Ильин был почти неизвестен. Лишь в 1989 году в США вышла книга М.П.Полторацкого «И.А.Ильин. Жизнь, труды, мировоззрение.» (Тенефлай.1989), освящающая его жизнь и философское наследие.) После первых публикаций в России они оказали огромное влияние на формирование  новой русской правой.

Если идеи большинства мыслителей Русского Зарубежья оказали влияние на правых лишь отдельными элементами своих концепций и терминологией, то не такая участь ожидала теоретическое наследие Ильина. На съезде московской организации Русского Национального Собора (одной из ведущих правых партий первой  половины 90-х гг..) 5 июня 1993 года в качестве идейной платформы партии был положен «Манифест Русского Движения» Ильина. Депутатам съезда, кроме того, бесплатно предоставили по экземпляру книги «Наши задачи» этого мыслителя. В дальнейшем, правда, идеи умершего более 40 лет назад философа значительно дополнились концепциями современных теоретиков.

Помимо Русского Национального Собора идеи Ильина официально стали  идеологией ряда более мелких монархических группировок. В той или иной степени идеи Ильина вошли в теоретический багаж всех национал-патриотов.

Что же привлекло правых из богатого наследия белой эмиграции именно к творчеству этого философа? Причин здесь действительно много.

Одна из них заключается в том, что Ильин никогда, в отличие от большинства философов своих современников не переживал  увлечения марксизмом и вообще никогда не болел «левизной» даже в юности. Ильин всегда был «белым» и до революции, и после нее, а такая цельность характера присуща далеко не каждому.

Впрочем, обстоятельства  личной биографии философа не могут сделать  его идеи актуальными, если эти идеи не являются созвучными новой эпохе. В России XX века было мало таких глубоких мыслителей, чьи прогнозы и предсказания оказались столь пророческими.

В самом деле, подавляющее большинство белоэмигрантов далекого прошлого, советских диссидентов недавнего прошлого и практически все западные исследователи были свято убеждены в том, что после крушения советского коммунизма в России сразу же возникнет демократия западного образца. Ильин же, признающий  демократию в принципе, считал ее немедленное осуществление в России после большевизма нереальным, опасаясь, что «Россия опять будут отдана во власть политической черни, которая из красной черни перекрасится в черную чернь, чтобы создать  новый тоталитаризм, новую каторгу и новое  разложение».[7]

Поразительно, как философ  смог точно предугадать будущее массовое «перекрашивание» партноменклатуры КПСС и интеллигенции, считавших себя элитой, но в действительно представляющих собой истинную чернь!

Будучи в полном смысле этого слова философом свободы, Ильин справедливо писал: «Кто любит Россию, тот должен желать для нее свободы, прежде всего свободы для России как государства, ее международной независимости, ее державной  самостоятельности; далее - свобода для России как национального, хотя и многочленного единства, т.е. творческой нестесненности, любовного взращивания  русской и всех других российско-нерусских национальных культур; и, наконец, - свободы для русских людей как множества духовных и хозяйственных личностей, свободы  для всех нас, как живых субъектов права: свободы веры, искания правды, творчества, труда и собственности.[8]

Но вместе с тем Ильин был далек от политического доктринерства, столь свойственного эмигрантским мыслителям, оторванным от русской почвы; и еще больше - кухонным теоретикам советской диссидентствующей интеллигенции доперестроечной эпохи, и опасался, что попытка «введения» демократии в посттоталитарном обществе вызовет анархию и полосу гражданских войн. И, как способ предотвращения всего этого Ильин указывал еще на третий, кроме тоталитаризма и анархии, путь - национальную диктатуру: «Твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху  свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве».[9] Национальный диктатор, продолжает Ильин, «должен будет: 1) сократить и остановить хаос; 2) немедленно начать качественный отбор людей; 3) наладить трудовой и производственный порядок; 4) если нужно будет, оборонить Россию от врагов и расхитителей; 5) поставить Россию на ту дорогу, которая ведет к свободе, росту правосознания, к государственному самоуправлению, величию и расцвету национальной культуры».[10]

Человек, испытавший на себе все прелести «левого» тоталитаризма в России и «правого» в Германии, познавший жизнь бедствующего эмигранта в демократических республиках, юрист по образованию, И.Ильин, наверное, больше, чем кто либо из тогдашних русских людей разбирался в государственно-правовых вопросах. Поэтому-то его суждения о грядущем политическом устройстве России поражают своей точностью. По его словам, на немедленное «внедрение» в России демократии могут настаивать только «лукавые иностранцы» и «бывшие российские граждане, ищущие разложения и погубления России!» Для «творческой демократии» (т.е. настоящей действующей, а не формально-юридической) необходимы «искусство свободы - «народ должен разуметь свободу, нуждаться в ней, ценить ее, умело пользоваться ею и бороться за нее... Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией». 

«Второй предпосылкой творческой демократии является достаточно высокий уровень правосознания... Третьей предпосылкой является хозяйственная самостоятельность гражданина».[11] Поскольку всего этого в России сразу после большевизма трудно будет ожидать, то отсюда вполне логичным, хотя внешне парадоксальным, выглядело у И.Ильина, основательно изучившего диалектику Гегеля, предположение о том, что демократия в России возможна только после относительно длинного периода национальной диктатуры. Заметим, что в современной России с ее псевдодемократическими институтами и странным сочетанием произвола властей и неэффективности управления не только национал-патриоты, но и многие идейные демократы стали мечтать о русском Пиночете. С этим «пиночетистским комплексом», которым охвачена и та часть общества, что материально выгадала от «реформ», связан политический феномен генерала Лебедя. Словом, о национально-патриотической диктатуре, понимаемой почти по И.Ильину, заговорили уже и либералы.

Наконец, И.Ильин указывал еще на одну серьезнейшую опасность, подстерегающую Россию, справиться с которой может лишь национальная диктатура. Это - угроза расчленения России на «национальные государства» или, как разновидность этого, создание на месте России аморфной «федерации». Кстати, статья философа «Что сулит миру расчленение России» (из сборника «Наши задачи») была одной из первых опубликованных еще в 1990 г. в патриотической «Литературной России»[12] . Эта статья и поныне может считаться образцом политического предвидения.  

Россия, говорит И.Ильин, есть «живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся организм, не подлежащий произвольному расчленению... Расчленение организма на составные части нигде не давало и никогда не даст ни оздоровления, ни творческого равновесия, ни мира», Ильин напоминал о полной несостоятельности принципа «национальной свободы»,  поскольку никогда и нигде племенное деление народов не совпадало с государственным. Всегда были малые народы и племена, не способные к государственному самостоянию. Многие малые племена тем и спаслись в истории, что примыкали к более крупным народам, государственным и толерантным.

Напомнив, что Россия никогда не денационализировала свои малые народы, в отличие хотя бы от германцев в Западной Европе, Ильин справедливо указывает, что самое разделение России представляет задачу территориально неразрешимую. За 40 лет до начала т.н. «межэтнических конфликтов» философ обращает внимание читателя на то, что «Расчленение более крупных и значительных племен таково, что каждое отдельное «государствице» должно было отдать свои «меньшинства»,[13] тем более, что большевикам не удалось отвести каждому племени его особенную территорию потому, что все племена России разбросаны и рассеяны, кровно смешаны и географически перемешаны друг с другом.

В этих условиях, пророчествует Ильин, расчленение России будет означать - «до двадцати отдельных государств», не имеющих ни бесспорной территории, ни авторитетных правительств, ни законов, ни суда, ни армии, ни бесспорно национального населения. До двадцати пустых названий... Каждое поведет с каждым соседним длительную борьбу за территорию и за население, что будет равносильно бесконечным гражданским войнам в пределах России».[14]

Общий вывод Ильина выглядел так: «И вот когда после падения большевиков мировая пропаганда бросит во всероссийский хаос лозунг: «Народы бывшей России, расчленяйтесь!» - то откроются две возможности:

или внутри России встанет русская национальная диктатура, которая возьмет в свои руки «бразды правления», погасит этот гибельный лозунг и поведет Россию к единству, пересекая все и всякие сепаратистские движения в стране;

или же такая диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений, возвращений, отмщений, погромов, развала транспорта, безработицы, голода, холода и безвластия. Тогда Россия будет охвачена анархией и выдаст себя с головой национальным, военным, политическим и вероисповедным врагам».[15]

Увы, современная постсоветская жизнь советских народов полностью соответствует второму варианту, предсказанных событий. Впрочем, национальная диктатура, способная не только остановить процесс распада оставшейся от исторической России РФ, но и осуществить обратное «собирание земель» представляется вполне вероятной возможностью. Но об этом чуть дальше.

Наконец, завершая разговор о теоретическом вкладе И.А.Ильина в идеологию русской правой, напомним о четко выраженной антизападной составляющей творчества этого мыслителя. Европейски образованный человек, написавший ряд своих трудов по-немецки, и проживший в эмиграции 32 года, до самой смерти, И.А.Ильин слишком хорошо знал западный мир и его отношение к России. Так же, как и мыслители XIX -го века, Ильин не верил в доброжелательность Запада к России. «У национальной России есть враги. Их не надо называть по именам, ибо мы знаем их  и они знают сами себя. Они появились не со вчерашнего дня, и дела их всем известны из истории. Для одних национальная Россия слишком велика, народ ее кажется им слишком многочисленным, намерения и планы ее кажутся им тревожно-загадочными и, вероятно, «завоевательными», и самое «единство» ее представляется им угрозой. Малое государство часто боится большого соседа, особенно такого, страна которого расположена слишком близко, язык которого чужд и непонятен и культура которого инородна и своеобразна. Это противники - в силу слабости, опасения и неосведомленности.

Другие видят в национальной России - соперника, правда, ни в чем и никак не посягающего на их достояние, но «могущего однажды захотеть посягнуть» на него или слишком успешным мореплаванием, или сближением с восточными странами, или же торговой конкуренцией! Это недоброхоты по морскому и торговому соперничеству.

Есть и такие, которые сами одержимы завоевательными намерениями и промышленной завистью: им завидно, что у русского соседа большие пространства и естественные богатства: и вот они пытаются уверить себя и других, что русский народ, принадлежит к низшей, полуварварской расе, что он является не более, чем «историческим навозом» и что «сам Бог» предназначил его для завоевания, покорения к исчезновению с лица земли. Это враги - из зависти, жадности и властолюбия.

Но есть и давние религиозные недруги, не находящие себе покоя оттого, что русский народ упорствует в своей «схизме» или «ереси», не приемлет «истины» и «покорности» и не поддается церковному поглощению... Это недруги - из фанатизма и церковного властолюбия.

Наконец, есть и такие, которые не успокоятся до тех пор, пока им не удастся овладеть русским народом через мало заметную инфильтрацию его души и воли, чтобы привить ему под видом «терпимости» - безбожие, под видом «республики» - покорность закулисным мановениям и под видом «федерации» - национальное обезличие. Эти зложелатели  - закулисные, идущие «тихой сапой» и наиболее из всех сочувствующие советским коммунистам, как своему («несколько пересаливающему») авангарду.

Не следует закрывать себе глаза на людскую вражду, да еще в исторически-мировом масштабе. Не умно ждать от неприятелей - доброжелательства. Им нужна слабая Россия, изнемогающая в смутах, в революциях, в гражданских войнах и в расчленении. Им нужна Россия с убывающим народонаселением...Им нужна Россия безвольная, погруженная в несущественные и нескончаемые партийные распри, вечно застревающая в разногласии и многоволении, неспособная ни оздоровить свои финансы, ни провести военный бюджет, ни создать свою армию, ни примирить рабочего с крестьянином, ни построить необходимый флот. Им нужна Россия расчлененная, по наивному «свободолюбию» согласная на расчленение и воображающая, что ее «благо» - в распадении.[16]

В этой длинной цитате содержится вся суть правых представлений об опасности с Запада. Заметим, что это - не иррациональная фобия, а вполне обоснованное чувство цивилизованного различия России и Запада, которое делает их то врагами, то союзниками, ни не чем-то единым целым.

Завершая рассказ о вкладе И.А.Ильина в интеллектуальную правую традицию России, обратим внимание на то, что в числе теоретиков белой эмиграции были такие мыслящие во многом схоже люди, как П.Н.Милюков, П.Б.Струве, С.Л.Франк и ряд других, но они не вошли в ряд духовных учителей русских национал-патриотов (во всяком случае, пока не вошли). Отчасти это объясняется тем, что И.А.Ильин, будучи не только философом, но и правоведом, привык к чеканной точности формулировок и писал, как уже мог видеть читатель по приведенным цитатам, ясно, логично и кратко. У.Лакер объяснял современную популярность (не сравнимую при жизни) трудов И.Ильина «тем фактом, что он (Ильин -авт.) обращался к менее искушенной аудитории»,[17] а вовсе не глубиной мысли, словно значение философа определяется его темным «философическим» языком, понятному лишь избранным. Впрочем, собственно философские произведения Ильина, в отличие от его политической публицистики, еще ждут своих исследователей и пока еще остаются малоизвестными не только политическим активистам, но и профессиональным философам. 

Пореволюционные политические организации Русского Зарубежья. «Национал-максималисты». 

Ивана Ильина можно считать консервативным монархистом отнюдь не пытавшимся оторваться от традиционных ценностей в пользу новомодных течений. Подавляющее большинство белых эмигрантов так же были убежденными монархистами, мечтающими восстановить прежнюю дореволюционную Россию. Революция для них была всего лишь страницей в русской истории, которую можно вырвать без остатка. Понятно, что преобладающим типом в эмиграции был человек, живущий как бы в двух измерениях - мысленно в дореволюционной России, телесно - в эмигрантском бытии на чужбине.

Именно такими же были и большинство эмигрантских организаций, в большинстве представлявших собой дореволюционные российские партии, на чужой земле превратившиеся в клубы ветеранов, а также подобный клуб из бывших бойцов Белых армий, составивших Российский Общевоинский Союз (РОВС). Для РОВСа были характерны все особенности Белого движения - аполитизм, «непредрешенчество», ограничение на политическую деятельность своих членов и т.д., в силу чего РОВС вообще трудно отнести к идеологическим организациям.

Тем не менее среди части эмиграции, особенно среди молодых, появились т.н. пореволюционные политические движения, т.е. признавшие факт революции как нечто, имеющее позитивное значение и признающие невозможность реставрации дореволюционных порядков в России. Недостатком революции считался ее интернациональный характер. Отсюда, делали вывод пореволюционники, необходимо «национальное углубление» революции.

Пореволюционные политические движения эмиграции не представляли собой единого целого, тем более, что на них оказывали воздействие и особенности политического режима в странах пребывания, сказывалась раздробленность и ограниченность связей расселенных по всему свету эмигрантов и т.д. Тем не менее, несколько упрощая, все же пореволюционные движения можно разделить, в соответствии с их идеологическими положениями, на два направления:

1) национал-максималисты, ставящие своей задачей «национальное углубление» революции, которая, с их точки зрения, представляет единый процесс из трех фазисов: буржуазно-демократического, коммунистически-материалистического и неминуемого грядущего национал-максималистского. К этому направлению, с его надеждой на неизбежную эволюцию революционной России на национальный путь, можно отнести различные группы т.н. «национал-большевиков», сменовеховцев и евразийцев.

2) Национал-революционеры. Так их можно называть постольку, поскольку они ставили своей задачей не «углубление»  революции, а свержение большевизма путем национальной революции. К национал-революционерам можно отнести различные фашистские, солидаристские организации, младороссов и пр.

Конечно, проводить жесткое разграничение между пореволюционерами затруднительно, поскольку под влиянием многих факторов одни и те же организации неоднократно сдвигались то к одному, то к другому направлению.

Первоначально, под влиянием введения НЭПа в эмиграции получили распространение настроения о близости национального перерождения Советской власти. Эти настроения вызвали появление сменовеховцев, евразийцев и рядовых возвращенцев.

Основная масса эмигрантов по-прежнему состояла из «непримиримых», ничего не забывших и ничему не научившихся. Однако, пореволюционное меньшинство эмиграции, состоящее из людей вдумчивых, с огромным практическим опытом и теоретическими познаниями, пытались творчески осмыслить опыт революции и найти пути дальнейшего развития России.

Но если Великая Французская революция вызвала к жизни влиятельную консервативную философию Ж. де Местра, Л.Бональда, литературу романтизма, то у русской Великой  революции, при всем богатстве и разнообразии ее контрреволюционной мысли пока еще трудно найти имя русского де Местра или Токвиля. Пребывание в эмиграции оказалось отнюдь не временным для белых изгнанников, а победившей в России власти их идеи были не нужны.  Вероятно, время усвоения идей, выработанных мыслителями белой эмиграции в самой России, в т.ч. и в ее правых кругах, еще впереди.

Тем не менее, по мере того, как навязанные представления о Советской эпохе как о 70 лет тьмы и ужаса развеиваются, в рядах антикоммунистически настроенных национал-патриотов усиливается осознание того, что у большевистской революции были объективные причины, породившие ее, что при всех трудностях и преступлениях Советской власти эпохе социализма были присущи и многие достижения. А раз так, то и должно непременно последовать и обращение к идейному наследию пореволюционеров белой эмиграции.

В связи с этим представляется необходимым рассмотрение концепций национал-максималистов, особенно наиболее ярких среди них, имеющих большой потенциал для развития их в постсоветской России.

По мнению эмигрантского историка В.С.Варшавского, первым национал-максималистом, называвшим себя именно так, был князь Ю.А.Ширинский-Шихматов. Основное кредо национал-максималистов звучало решительно: «Нужно не бороться с революцией, а овладевать ею, выбирать при этом путь не снижения процесса, а интенсификации и углубления революции».[18]

«Национально углублять» революцию, по мнению Ю.А.Ширинского-Шихматова, «должны: большевики (не марксисты), комсомол и армия, «всё активное и  динамичное, все подсознательные «национал-большевики»»; не способны к углублению: «нэп, разбитые марксисты, большинство евреев партийцев (ликвидаторство) и значительная часть уставшего крестьянства (пассивное сопротивление). В эмиграции с последними группами готовят смычку сменовеховцы, эсдеки, эс-эры, эр-деки и прочие реакционеры. С первыми - национал-максималисты и, по-видимому, некоторые евразийцы».[19]

В начале 30-х гг..Ширинский-Шихматов выпускал периодические сборники «Утверждения» (благодаря чему его группу называли утвержденцами), в котором печатались Бердяев, мать Мария (в миру Кузьмина-Караваева) и др. Кроме того, группа молодых «утвержденцев» выпускала журнал «Завтра»,  отличавшийся четко выраженной антикапиталистической и антикоммунистической направленностью. Формула предлагавшейся утвержденцами «неодемократии» выглядела так: «демократия минус  плутократия плюс христианство».[20]

В июле 1933 года состоялся съезд представителей различных пореволюционных национал-максималистских групп, результатом которого стало рождение «Объединения пореволюционных течений» (ОПТ). Об идеологии максималистов можно судить по принятому на съезде уставу ОПТ. Так, параграф 2 устава гласил: «Эта идея (национально-историческая - авт.) разумеется, как утверждение: а) вселенского характера исторического призвания России на путях осуществления в мире христианской правды и справедливости, б) преобладания духовного начала над материальным, идей над интересами, общего над частным - в жизни личной, социальной, национальной и международной.»[21] В параграфе 3 говорилось  об идеологических положениях ОПТ, где, в частности, отмечалось: «Современное (пореволюционное) понимание Российской национально-исторической идеи настоятельно требует раскрытия:

а) христианской правды, как правды социальной;

б) преобладания духовного начала, как действенного преодоления всех форм современного поклонения материи (капитализм и коммунизм);

в) понятия истинного национализма как всенародного служения Богу и Миру - на своих собственных исторических путях;...

е) смысла Революции - как порыва к творчеству новых форм жизни, - социальных, государственных и междунациональных, соответствующих требованиям новой эпохи.

Отказываясь от всех видов реставрации и реституции, объединенный пореволюционный фронт стремится в первую очередь перенести на территорию России борьбу за освобождение страны от диктатуры коммунистического (госкапиталистического) правительства.»[22]

Итак, признавая высший смысл Революции и объявив о стремлении перенести борьбу на территорию России, пореволюционеры  оказались перед вопросом - в какой форме вести борьбу с большевизмом в самой России? Фактически перед максималистами встала дилемма: признать Советскую власть и превратиться в советских патриотов, не разделяющих марксистскую идеологию; или же перейти к вооруженной борьбе, развязав новую Гражданскую войну, вне зависимости от исхода которой Россия все равно ослабнет. Не желая ни того, ни другого пореволюционеры национал-максималисты заняли позицию пассивного выжидания того момента, когда Советская власть  уступит место национальному правительству или же «национально углубится» сама. В годы Второй Мировой войны национал-максималисты заняли твердую антифашистскую позицию, приняв активное участие в движении Сопротивления в тех европейских странах, где они присутствовали. В нацистских концлагерях погибли виднейшие утвержденцы - Ю.А.Ширинский-Шихматов, мать Мария и др. В годы войны национал-максималисты сошли со сцены, перейдя фактически на позицию советского патриотизма. 

Пореволюционные политические организации Русского Зарубежья. «Евразийцы». 

Самыми яркими и оригинальными из пореволюционеров были евразийцы, творцы своеобразной идеологии, пережившей два подъема - в начале 20-х гг.. за рубежом, и в начале 90-х гг.., на территории только что упраздненного Советского Союза. Впрочем, в обеих «изданиях» евразийства среди адептов (пусть и временных) и попутчиков движения были весьма различные люди, представляющие различные течения этого учения. Вероятно, эта пестрота и привела к достаточно быстрым распадам идеологии. С самого начала евразийство представляло из себя целый комплекс идей и концепций, из которых можно было сделать порой взаимоисключающие выводы. Яркая индивидуальность ведущих теоретиков при отсутствии единого общепризнанного лидера движения только способствовала расслоению евразийских концепций. И наконец, для «первого» евразийства 20-х гг.. роковую  роль сыграло именно эмигрантское его происхождение. Евразийство не могли официально признать в Советской России, где победила другая идеология. Основная масса эмиграции, покинувшая Россию из-за непризнания революции не могла считать своей идеологию, одобряющую революцию и даже считающую ее недостаточно радикальной.

Все это обусловило недолговечность евразийства, просуществовавшего около полутора десятилетий. Но образы, мифы, понятия историософии евразийства продолжали жить, пусть даже уже не в чисто евразийских концепциях. Поэтому когда в России после падения власти коммунистов при неопределенности новой «белой идеи» и быстрым упадком либерального западничества возник идеологический вакуум, появление евразийства (вероятно, правильнее сказать неоевразийства) было закономерным. И опять-таки в своем «чистом виде» это «неоевразийство» продержалось несколько лет, затем мода на него прошла и оно словно испарилось. Евразийцами стали называть себя уже западники, напр., проф. А.С.Панарин, видевшие миссию России в пропаганде идей Запада народам Востока,[23] что, мягко говоря, противоречило основе основ евразийских концепций.

Под евразийством (в его классическом виде) можно понимать комплекс идей и концепций, дающих свое объяснение роли и месту России, ее государственности и цивилизации, как синтезу европейских и азиатских компонентов, дающих России ее самобытность, отличающую ее от Запада и Востока, делающих ее самостоятельной евразийской цивилизацией. Нетрудно заметить, что евразийцы выступали как продолжатели русской консервативной политической традиции, берущей начало еще в славянофильстве и особенно в творчестве Константина Леонтьева. Но евразийцы вовсе не превратились в эпигонов прежних теорий, а сами создали много нового и оригинального.

Евразийцы громко, не без эпатажа, заявили о себе в 1921 г., когда группа молодых (никому не было больше 32 лет) интеллектуалов выпустила сборник «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев». Затем последовали сборники «На путях. Утверждение евразийцев» (1921), «Россия и латинство» (1923), программный документ «Евразийство. Опыт систематического изложения» (1926). В 20-е гг.. нерегулярно выходили «Евразийский временник» и «Евразийская хроника» (ее вышло всего 15 номеров).

Среди ведущих мыслителей евразийства можно назвать такие имена, как князь Н.С.Трубецкой (1890-1938), чья книга «Европа и человечество» (1920) считается первым произведением евразийства, П.Н.Савицкий (1895-1968), главный идеолог движения, географ и экономист, автор большинства евразийских манифестов, а также П.П.Сувчинский, кн. Д.Святополк-Мирский,Г.В.Флоровский, Г.В.Вернадский, П.М.Бицилли, Л.П.Карсавин, Н.Н.Алексеев, А.В.Карташев и др. В дальнейшем часть из перечисленных людей порвала с евразийством.

В евразийской историософии, наряду с традиционными для русских философов идеями цикличности исторического развития человечества, критики претензий Запада считать свою цивилизацию общечеловеческой и убеждения множественности форм социальной организации человечества, особой роли Православия в русской культуре, присутствовал и впервые поставленный именно евразийцами вопрос о взаимоотношении восточных и западных элементов в развитии российского государства и культуры. Собственно, наличие восточного влияния (в первую очередь, конечно же, татарского, хотя многие историки и культурологи к восточным влияниям на Россию относят и византийское религиозное и культурное воздействие) на Россию не отрицалось никогда. Однако даже самые ярые критики западных влияний на Россию отказывались признавать чего-то позитивного от восточных заимствований. Российские же западники, будь то либерал П.Н.Милюков или же революционер В.И.Ленин одинаково называли «азиатчиной» все проявления темноты, невежества, деспотизма, самодержавную монархию и государственную церковь и т.п. Свидетельства историков об обильных заимствованиях от татар в одежде, оружии в словарном составе русского языка, в ряде обычаев, распространенных в  допетровской России и даже после петровской европеизации сохранившихся в народных низах, обычно приводились как пример отсталости России и довод в пользу ее дальнейшей вестернизации.

Конечно, татарское владычество над Русью вовсе не напоминало мусульманское господство над Испанией. Там не менее считать все «азиатское» в России диким, некультурным было бы неверным. Заслуга евразийцев именно в том и состоит, что они первыми смогли преодолеть своеобразный европоцентризм в оценке русской истории, которым отличались и классики славянофильства, опровергавшие универсальность европейского опыта категориями европейской  философии, «отраженным светом Европы».

Евразийцы также обратили внимание на полиэтничность России и на вклад всех российских народов в построение общего государства с присущими ему хозяйственным укладом и общей культурой. Это действительно было чем-то новым для русской правой. Прежние консервативные мыслители подчеркивали многонациональность России, но обычно ограничивались констатацией добровольного  присоединения многих народов к России и отсутствия национальных притеснений в стране, доказательством чего были многочисленные случаи интеграции в российскую имперскую элиту выходцев из многих земель и народов, инородческое происхождение значительной части русской аристократии и т.д. Евразийцы добавили сюда геополитические доказательства в хозяйственно=культурное развитие всех этносов Евразии. Вот что писал один из виднейших евразийцев, П.Н.Вернадский: «Евразия в старом смысле слова подразделяется уже не на Европу и Азию а на 1) срединный континент или собственно Евразию, и два периферических мира: 2) азиатский (Китай, Индия, Иран) и 3) европейский, граничащий с Евразией примерно по линии: реки Неман - Западный Буг - Сан - устье Дуная. Эта последняя граница является и водоразделом двух колонизационных волн, идущих одна на Восток, а другая на Запад и сталкивающихся на берегах Берингова моря. Таким образом, в общем и в целом, с отклонениями в обе стороны, границы Евразии совпадают с границами Русской Империи, «естественность которых засвидетельствована в последнее время тем, что они уже более или менее восстановились, несмотря на страшные потрясения, войны и революции... Это «третий мир» Старого Света, не составная  часть ни Европы, ни Азии, но отличный от них и в то же время им соразмерный. Подчеркнем только, что Россию-Евразию евразийцы воспринимают как «симфоническую личность». Они утверждают непрерывность ее существования. Она живет и в СССР, но только не осознает этого».[24]

Итак, Россия или Евразия, представляет собой отдельный геополитический континент, особый мир, населенный многими народами, причем объединяли этот континент первоначально монголы, а затем их сменили русские. Не отрицая славянскую основу в русской нации, евразийцы видели основу национального развития России в дальнейшем развитии ее как неевропейской державы, поскольку русская нация не исчерпывается только ее славянским субстратом. Панславизм был определенно чужд евразийцам, считавших акцентирование своих предшественников - славянофилов на славянском вопросе ошибкой, исправлять которую начал К.Н.Леонтьев и продолжают они, евразийцы.

Россия, считали евразийцы, не сводится только к одним русским, которые являются объединителями геополитического континента Евразия, являясь в этом продолжателями дела прежних евразийских кочевых империй. Отсюда следовал и ошеломляющий вывод о необходимости коренного пересмотра роли монгольского  фактора в жизни Евразии. Не без вызова евразийцы подвергли ревизии историю России, начиная ее не с Киевской Руси, а с Золотой Орды. Дадим вновь слово П.Савицкому: «Исторически первые обнаружения евразийского культурного единства приходится искать не в Киевской Руси, которая была лишь колыбелью будущего руководящего народа Евразии и местом, где родилось Русское Православие, не в Хазарском царстве, конечно и даже не в Руси Северо-Восточной. Впервые евразийский культурный мир предстал как целое в империи Чингис-хана, правда, быстро разлившейся за географические пределы Евразии. Монголы сформировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя. Они ориентировали к этой задаче евразийские национальные государства, прежде всего и более всего - Московский улус».[25]

В основу евразийской культуры после объединения геополитического континента Россией евразийцы клали Православие, причем исповедание народами Евразии многих других религий их не смущало. Основанию православного характера культуры континента России евразийцы посвятили много страниц своих произведений, благо одно время тесно с ними сотрудничал крупнейший православный богослов Г.Флоровский.

Заметим, однако, что при всей дерзости заявленных концепций евразийцы не выходили за рамки традиций правой дореволюционной мысли. В принципе такие же идеи могли прозвучать и в Петербурге «серебряного века» и даже ранее. Особую оригинальность евразийским положениям дал именно их пореволюционный характер. Оставаясь противниками большевизма, евразийцы оправдывали революцию. Вернемся опять к П.Савицкому: «Закончившая императорский период революция отнюдь не дикий и бессмысленный бунт... Еще менее русская революция является организованным группой злоумышленников, да еще прибывших в запломбированных вагонах, переворотом. Она - глубокий и существенный процесс, который дает последнее и последовательное выражение отрицательным тенденциям, исказившим великое дело Петра, но вместе с тем открывает дорогу и здоровой государственной стихии... Русская революция покончила с Россией как частью Европы. Она обнаружила природу России как особого исторического мира. Но в настоящее время это не более как намек и задание. Цель евразийцев - реализовать его в исторической действительности».[26]

Итак, оправдание революции в ее антиевропеизме и в исходе к Востоку. Сам очевидцы и участники событий революции, евразийцы осознавали ее трагическое величие и, как видно из приведенных выше слов, не считали октябрь 1917 года просто переворотом, как часто называют это событие современные публицисты. Евразийцы с уважением относились к Ленину, организованность большевистской партии вызвала восхищение.

И тем не менее для евразийцев аксиомой была неизбежная и очень скорая эволюция большевизма в сторону иной духовной основы. Большевизм евразийцы считали порождением европейской мысли (марксизма), но при этом видели в нем «правду», воплощенную в народной революции, которая свергла чуждое России «романо-германское культурное иго». А раз так, то естественным будет и избавление большевиков от европеизма. Пока же большевизм силен и пользуется поддержкой нации, с ним надо сотрудничать, направлять его на путь истинный (т.е. евразийский), тем более, что сама идеология уже теряет влияние в народе (здесь евразийцы выдавали желаемое за действительное).

Как и традиционалиста И.Ильина евразийцев пугали возможные потрясения в России после внезапного крушения большевистской партии. «Коммунистическая идеология несомненно и окончательно погибает, увлекая за собой и социалистические идеологии вообще. Ее гибель угрожает гибелью и большевистской партии, которая без идеологии не может обладать ни пафосом, ни должной энергией, ни сильной организацией. С гибелью же большевистской партии, если она не будет заменена, связаны серьезные опасности для всего нового правящего слоя, для создавшихся новых форм государственности и для нормального развития самой Евразии-России. И опасность не только в том, что России угрожают новые потрясения, но и в том, что «гора родит мышь, т.е. страшное напряжение революционных годов сойдет на нет или приведет к очень малым результатам»[27] - тревожился П.Н.Савицкий.

Альтернативой этому евразийцы предлагали свою идеологию, которая сменит идеологию большевизма. Отсюда происходило и декларируемое евразийцами примирение с большевизмом, не носящее, правда, характер безоговорочной капитуляции как у «сменовеховцев. Тем не менее многие евразийские организации и газеты сотрудничали с чекистами, что, конечно, не способствовало популярности евразийства в эмигрантских массах.

Сближение с большевиками для евразийцев было закономерным. И для тех, и для других одинаковая неприязнь была присуща к западной демократии («буржуазной» для одних, «романо-германской» для других) и Западу вообще.  Будущее политическое устройство России евразийцы именовали идеократией и видели его как своеобразное тоталитарное устройство, отличающееся от Советской власти лишь государственной идеологией (евразийством вместо марксизма). Будучи сторонниками частной собственности, евразийцы отводили центральное место в хозяйственной жизни будущей России государству, что сближало их с большевиками 20-х гг.., допустивших определенную свободу частному предпринимательству под контролем государства в период НЭПа.

Неудивительно, что часть евразийцев увидела в большевизме  воплощение евразийской идеи и перешла на позицию отказа от самых оригинальных черт своего учения, став орудием в руках советских спецслужб. Другая часть евразийцев, не капитулировавшая перед Советами, но не признанная эмиграцией, превращается в ряд мелких сект, окончательно распавшихся к  концу 30-х гг.. Отдельные  стороны евразийского учения и в последующие годы развивали ученые-одиночки, например, историк Г.Вернадский, но его труды не имели (да и не претендовали на это) политического значения. Большая же часть евразийцев раскаялась в своем прежнем соблазне и слилась с основной массой «непримиримых» эмигрантов. Первое «издание» евразийцев закончилось. 

Пореволюционные политические организации. «Национал-революционеры». 

«Сменовеховские» евразийские и т.п. национал-максималистские настроения бытовали среди части эмиграции в начале 20-х гг.., когда надежда на «национальное углубление» революции оказалась быстро осуществимой. Но по мере того, как Советская власть не проявляла ни  признаков слабости и быстрого крушения, ни желания «углубляться» в национально-русском направлении, ни тем более желания привлечь на свою сторону эмиграцию, среди последней стала все сильнее утверждаться мысль о том, что ждать эволюции большевизма невозможно. Необходимо, заключали пореволюционники, свержение «жидовской» соввласти путем национальной революции. Итак,  среди отчаявшейся эмигрантской молодежи выдвигается на первый план другое направление пореволюционных идеологов - национал-революционеры, готовые свергать большевизм силой оружия во имя качественно иной России, отличающейся и от дореволюционной, и от Советской.

Национал-революционеры представляли собой уже новое поколение эмиграции, детьми увезенными из России и почти не помнивших времена монархии, в основном не участвовавшие в Гражданской войне и как личности сформировавшиеся за рубежом. Не удивительно, что западные праворадикальные идеологии, в том числе и фашизм, оказали огромное влияние на это поколение. Живя на положении презираемых местными жителями апатридов, испытывая на себе удары Великой экономической депрессии и наблюдая мощный подъем фашистских движений по всей Европе, молодое поколение эмиграции не верило в идеалы демократии. Также не пользовались у молодежи успехами и старые либеральные представления, сохранившиеся у отцов, пытавшихся сохранить в эмиграции интеллигентские традиции. Летописец трагедии молодых эмигрантов В.С.Варшавский в своей книге «Незамеченное поколение» писал о той переоценке ценностей, которая произошла под влиянием Гражданской войны и изгнания у русской зарубежной молодежи: «Но главное - остатки радикальной интеллигенции не имели в эмиграции поддержки учащейся молодежи, героизмом и энтузиазмом которой всегда держался весь пафос Освободительного движения... «Правое» перестало быть символом зла, реакции и деспотизма. По сравнению с большевистским террором старый режим стал казаться царством свободы, права и человечности. «Левое» же соединялось теперь с горечью воспоминаний о проявившейся в революции исторической несостоятельности интеллигенции, доведшей до того, что большевики смогли захватить власть».[28]

В.С.Варшавский правильно обратил внимание на то резкое «поправение» молодого поколения эмиграции, среди которой даже откровенно просоветская «оборонческая» деятельность совершенно не означала марксистских убеждений. Если среди поколения отцов в эмиграции было довольно много левых по политическим взглядам (из числа эмигрировавшего актива всех небольшевистских социалистических партий), причем нередко благодаря солидному опыту по пребыванию в эмиграции еще до революции и тесным связям с зарубежной социал-демократией, что совершенно отсутствовало у правой части белоэмигрантов, левые имели значительно влияние в русской зарубежной прессе; то в поколении детей почти не находилось пополнения для левых.

Поскольку для молодых левые идеи потерпели фиаско, а демократия не вызывала у них уважения, свободный   капитализм в эпоху экономических депрессий и планирований считался изжившей себя системой, то обращение к новым путям было естественным. Как уставшие ждать эволюции большевизма, национал-максималисты, так и новые политические организации национал-революционеров пытались, при опоре на русскую авторитарную традицию и учитывая опыт своих противников большевиков, дополнить их теорией и практикой западного фашизма. Однако речь идет скорее о заимствованиях из настоящего фашизма, преимущественно итальянского образца, а не об превращении национал-революционеров в истинных фашистов. В.С.Варшавский называл это «игрой в фашизм».

В 20-ые и нач. 30-х гг.. до начала агрессий, геноцида фашистских держав многие западные «властители дум», влиятельнейшие политики и деятели культуры, оставаясь вполне демократами, тем не менее весьма хвалебно отзывались о Муссолини и, с меньшим восторгом о других фашистских диктаторах. Напомним лишь имена У.Черчилля, Б.Шоу, Р.Киплинга, Д.Аннунцио, Ф.Маринетти, Д.Пиранделло, Д.Эллиота, Э.Паунда, К.Гамсуна и ряда других, первоначально видевших в фашизме свежую силу, способную обновить мир и в той или иной степени оказавшихся причастными к пропагандистским успехам фашистских режимов. Мода на фашизм не обошла и русскую эмиграцию. Свою симпатию к Муссолини высказывали такие убежденные гуманисты, как Н.А.Бердяев, Ф.А.Степун, реалистический политик П.Б.Струве. Так что же ждать от массы рядовых эмигрантов?

Интерес к фашизму итальянского образца испытали и некоторые видные военные деятели эмиграции. Еще в 1923 г. генералы Шкуро и Бичерахов создали квазифашистскую организацию «Союз Активных борцов за Россию» (САБЗАР), не имевшей, впрочем, никакого значения для эмигрантов, да и для самих этих генералов, занимавшихся в основном делами РОВСа.

Среди пореволюционных организаций сильный отпечаток итальянского фашизма вкупе с православно-монархическим традиционализмом и, как ни странно, с многими чертами большевизма, носило движение младороссов. Возникшее в 1923 г. как организация эмигрантской молодежи, младороссы примерно десятилетие спустя стали весьма заметной силой в эмиграции. Большинство современников старшего возраста серьезно младороссов не воспринимали, справедливо обращая внимание на поразительную мешанину их идеологии, нахватавшей положения из самых разных источников и очевидную странность их основного лозунга «Царь и Советы!». Но наиболее вдумчивые и наблюдательные современники не могли пройти мимо идейных поисков младороссов. Н.А.Бердяев считал, что в эмиграции только три направления интересны: национал-большевики, евразийцы и младороссы.[29]

Чисто внешних атрибутов фашизма итальянского типа у младороссов было предостаточно: униформа (синие рубашки), тяга к маршам и парадам, культ вождя («главы») с соответствующим скандированием лозунгов и т.п. В основе идеологии младороссов лежало причудливое сочетание русской исторической традиции (в первую очередь монархизма) с признанием социальных и отчасти политических достижений революции, что и нашло выражение в лозунгах: «Лицом к России», «Царь и Советы», «Революция есть смерть старого типа монархии и рождение монархии нового типа», «Пролетариат будет опорой монархии нового типа», «Русский царь освободит трудящихся от ига красных и золотых паразитов» и т.д.

Признавая невозможность реставрации, как и все пореволюционеры, младороссы одобрили многие социальные институты новой России, в частности систему Советов, полное огосударствление экономики и пр., но считали большевизм всего лишь подготовкой почвы для высшего синтетического типа общественного устройства, которой будет соответствовать новая политическая форма - социальная монархия. Ее основные принципы:1) соборность (сотрудничество всех граждан в служении нации), 2) иерархия, 3) царь как всеобщий арбитр, надклассовый и объективный. Монарх должен быть легитимный (сами младороссы поддерживали Великого Князя Кирилла Владимировича, который в своих забрасываемых в СССР «манифестах» также соглашался править вместе с Советами), но при царе «глава» - диктатор наподобие итальянского дуче. Таковым считал  себя глава младороссов А.Л.Казем-бек, способный оратор и организатор, сумевший сделать свою партию на какое-то время весьма заметной в эмиграции.

Впрочем, заимствований из большевизма у младороссов было гораздо больше, чем у фашизма. Партийная газета называлась «Младоросской Искрой» (!), которая в сентябре 1934 года объявила младороссов «второй советской партией» (ни больше, ни меньше!), «занимающую положение революционной оппозиции в отношении к партии правящей».[30]

Младороссы были убеждены в том, что их идеология вовсе не эклектика, а творческий синтез русских традиций, развития позитивных достижений революции и привнесения передового западного социально-политического опыта (фашизма), что примирит в единстве фашизм и социализм, архаику и модернизм.

Несмотря на участие в различных коалициях с фашистскими течениями эмиграции, младороссы все же были ближе к национал-большевизму и к концу 30-х гг.., по мере приближения агрессии фашистских государств против СССР, они не случайно перешли на просоветские позиции. В годы Второй мировой войны младороссы исчезли как организация и как идеология, А.Л.Казем-бек, «глава» партии в 1956 г., вернулся в Советскую Россию, где и умер два десятилетия спустя скромным сотрудником изданий Московской патриархии.

Прямо противоположный путь прошла еще одна национал-революционная организация молодежи Зарубежья - существующий с 1930 года по наши дни Национально-Трудовой Союз (НТС). Объективная история НТС  еще не написана, поскольку НТС-овское издательство»Посев» и люди, так или иначе связанные с НТС, рисуют историю родной конторы розовыми красками, описывая подвиги заброшенных в СССР агентов НТС, и даже пытаясь найти в действиях НТС в годы Великой Отечественной войны некую «третью силу», борющуюся против и Гитлера и Сталина . Советские публицисты, в свою очередь, рисовали НТС исключительно черной краской , отказываясь признавать ее самостоятельной организацией, видя в НТС исключительно платную агентуру, переходящую от абвера к Интеллиджент Сервис и затем к ЦРУ.[31]

В конце 80-х гг.. появились легальные отделения НТС на территории СССР (впрочем, оставшиеся микроскопическими по численности). Однако, несмотря на культ всего западного и особенно проживающих на Западе соотечественников, воцаривший на несколько лет при переходе от перестройки к ельцинизму, НТС никаким влиянием не пользовался даже у ставших регулярными читателями журнала «Посев» интеллигентов, поскольку его доктрина солидаризма не пользуется у них успехом. Тем не менее НТС и «Посев»действительно на протяжении десятилетий печатали и перепечатывали, множили и распространяли материалы, ставшие классикой антисоветской литературы, часть из которых вошла в арсенал русской правой, поэтому без изучения НТС-овских архивов вряд ли возможно иметь полное представление о некоммунистических течениях в эмиграции и внутри СССР.

НТС возник как организация эмигрантской молодежи в Югославии. Это обстоятельство нельзя игнорировать, поскольку на Балканах среди русской эмиграции преобладал военный элемент, тяготивший к авторитаризму изначально (в отличие от более демократичной по социальному составу и по убеждениям эмиграции во Франции и в Чехословакии). Существовавший в Югославии с 1929 года военно-полицейский режим во главе с королем, активно действующие националистические, сползающие к фашизму, организации типа хорватских усташей, не могли не обогатить идейно молодых эмигрантов, наблюдавших полный упадок «дореволюционных» партий. Все это закономерно привело к появлению на «прифронтовых», близких к СССР Балканах, пореволюционного движения, совершенно не желавшего считать себя второй  советской партией, а напротив, надеявшегося на полное уничтожение Соввласти, в борьбе с которой дозволены любые средства, в том числе и союз с внешними врагами России. Более того, поражение СССР в войне поможет организации народных масс для Национальной Революции, что явится «завершением начавшейся в 1917 году революционной эпохи», считали НТСовцы.

О будущей форме правления в постбольшевистской России откровенно говорил идеолог НТС в 30-ые гг.. М.Гордиевский: «Пока эмиграция продолжает застарелый спор - монархия или республика, жизнь и современность выдвинули новую форму политического бытия - диктатуру. К ней одинаково пришли и монархическая Италия, и республиканская Германия. Для нас диктатура не уклончивый ответ боящихся сделать решительный шаг. Диктатура для нас - сильная власть, единственный путь осуществить национальную революцию и установить твердый порядок».[32]

В основу идеологии НТС легла теория солидаризма - одна из многих авторитарно-корпоративистских теорий довоенной Европы, берущая начало во взглядах французского социолога Леона Дюги (1859-1928). Сам по себе солидаризм как политико-правовое учение предполагал частную собственность рассматривать как социальную обязанность, выполняемую в интересах блага всей нации и предполагавший замену всеобщего избирательного права пропорциональным представительством профессиональных организаций, имел много схожего с теоретическими построениями русской правой. В Западной Европе многие концепции солидаризма, в частности, корпоративность и «социализация собственности» широко использовались теоретиками фашизма.

Неудивительным было и открытое сотрудничество НТС с немцами в годы Второй Мировой войны. Какие бы высокие аргументы в пользу этого сотрудничества не приводили бы современные адвокаты НТС, этот факт невозможно оправдать. Как бы не относился бы порядочный человек к политическому режиму в своей стране, но защита Родины от иноземного завоевателя всегда должна быть для него священной.

Правда, и в 30-ые гг.. НТС по идеологии не была «чисто» фашистской организацией. Вероятно, именно по этой причине, хоть и замаранный союзом с Гитлером, но все же антибольшевистский НТС оказался единственной существующей по наши дни политической организацией белой эмиграции, в то же время как просоветские «оборонцы» и русские фашисты Зарубежья по понятной причине исчезли.

После 1945 г., в условиях холодной войны НТС стал «крышей» для действий западных спецслужб и воспринимать какую-либо идеологию у НТС всерьез не приходится. В материалах «Посева» преобладали установки на формирование внутри СССР западнического либерального крыла диссидентства и всякие ссылки на доктрину солидаризма были лишь данью традиции.

Но если младороссы и ранний НТС испытав сильное влияние идей и практики фашизма, все же остались достаточно самостоятельными идеологическими партиями, то часть национал-революционеров усвоила фашизм полностью. По подсчетам современной исследовательницы С.В.Онегиной, в 20-30-ые гг.. было создано свыше десятка эмигрантских организаций с общим  количеством членов 40 тысяч человек, называвших себя «фашистскими» или «национал-социалистскими».[33] Русский фашизм имел два центра - Дальний Восток (Маньчжурию с некоторыми городами Китая, где осело около 200 тысяч русских эмигрантов) и страны Запада.

В Маньчжурии фашисты были объединены в одной организации несколько раз менявшей имя (Русская Фашистская Организация (1925-31)), затем Русская Фашистская Партия (РФП) и наконец, Русский Фашистский Союз) во главе с К.В.Родзаевским. «Фюрер» фашистов Маньчжурии относился к молодому поколению и по возрасту (родился в 1907 г.) и по эмигрантскому стажу - он бежал из СССР лишь в 1925 г. Однако, благодаря свое энергии и организаторским способностям К.В.Родзаевский сумел создать из маленькой секты эмигрантов достаточно крупную партию. После оккупации японцами Маньчжурии в 1931 для организации Родзаевского начались золотые дни, поскольку новые хозяева края заинтересовались русскими фашистами как потенциальным пушечным мясом в грядущем броске японской армии в Сибирь. Со своей стороны РФП и его фюрер надеялись при опоре на японцев вернуться в Россию как лидеры «национальной революции».

«Маньчжурцы» благодаря теснейшему сотрудничеству с японскими спецслужбами и командованию Квантунской армии стали заметной силой в Зарубежьи. Уже с начала 30-х гг.. РФС стал открывать филиалы в Европе, Северной и Южной Америках, в Австралии. В пик своего влияния в 1937 г. РФС имел 23 тысячи человек, в том  числе среди членов и сочувствующих в зарубежных отделах в 18-ти странах не менее 10 тысяч.[34] В Шанхае РФС издавал ежемесячный журнал «Нация», в Харбине - газету «Наш путь» под редакцией самого К.В.Родзаевского, там же была организована партийная школа по подготовке кадров.

Впрочем, преувеличивать значение организации Родзаевского не стоит. Вся эта партия существовала целиком и полностью на японскую финансовую и политическую поддержку и представляла собой не сколько политическое движение, сколько гражданское прикрытие диверсионно-шпионской организации. При этом РФС не объединял даже всех русских правых эмигрантов в самой Маньчжурии, т.к. японцы предусмотрительно в противовес Родзаевскому поддерживали другие, чисто «белогвардейские» группы, напр., казаков атамана Г.М.Семенова. Когда надобность в РФС у японцев исчезла, то вся эта партия была распущена 1 августа 1943 года по приказу командования  Квантунской армии.

Полная политическая зависимость от японцев не способствовала теоретическим изыскам РФС. Обезьянье копирование западноевропейского фашизма во всех мелочах - вот и весь «идейный багаж» русского фашизма на Дальнем Востоке. Единственное идеологическое новшество - провозглашение Православия  фундаментом идеологии. Это действительно отличало РФС от гитлеровского антихристианства, но и в данном случае отличие сие было обусловлено особенностями существования эмигрантов, которые видели в своем вероисповедании нечто, объединяющее всех русских на чужбине, в то время как  Гитлер в конфессионально разъединенной Германии должен был бороться с протестантским и католическим партикуляризмом.

Наконец, свою идеологическую скудость РФС пытался компенсировать обильным употреблением советской лексики. Так, программа, принятая на III съезде партии называлась «генеральной линией» и провозглашала начало выполнения «фашистской трехлетки», по окончанию которой в России должен был восторжествовать фашизм. Помимо этого, члены РФС любили исполнять советские песни с несколько измененным текстом.

В целом американский автор Дж.Стефан справедливо подчеркивал трагедию и фарсовый характер русского фашизма, вызванные обстоятельствами изгнания. Но история РФС - это не только трагифарс, это еще и свидетельство того, что русский фашизм может носить только коллаборационистский характер.

На Западе единой фашистской партии в силу гораздо большего рассеяния эмиграции не возникло. Среди мелких фашистских  и профашистских партий можно обратить внимание лишь на возникшую в 1926-27 гг.. «Национальную организацию русских фашистов» (НОРФ). Среди эмигрантов в Германии в 1933 г., через три недели после прихода Гитлера к власти образовался РОНД - Российское Национал-Социалистическое Движение во главе с А.П.Светозаровым, которого, впрочем, уже в конце этого же года заменил бывший генерал, командовавший Западной Добрармией П.М.Бермонт-Авалов. Наконец, в 1933 году в США некий Вонсяцкий , обладавший крупным состоянием благодаря женитьбе на богатой американке вдвое старше по возрасту, создал Всероссийскую Фашистскую Организацию (ВФО). Впрочем, влияние этой «всероссийской» организации не выходило дальше эмигрантов в штате Коннектикут. Все эти организации были слишком малочисленными и несерьезными, чтобы делать вывод о широком распространении фашистских идей среди эмиграции.

В 1939 г., перед самой войной была предпринята попытка объединения национал-революционных организаций, результатом чего стало появление Национального Фронта, в который вошли РФС (Маньчжурия), РОНД (Германия), НОРФ, Русский Национальный  Союз в Америке, Русский Национальный Союз участников войны (РНСУВ), кружок друзей газеты «Голос России» И.Л.Солоневича. Примкнули к Национальному Фронту казачьи организации, группы НТС, кружок «Белая Идея» (Париж) и пр.

Национальный Фронт оказался нежизнеспособным. Противоречие между эмигрантами и особенно их спонсорами оказались слишком серьезными, чтобы могла образоваться хотя бы элементарная координация действия между всеми течениями национал-революционеров. К тому же заключение пакта между СССР и Германией 23 августа 1939 года сразу же смешало все карты. Те из фашистов, кто надеялся на разгром СССР силами Германии и Японии, оказались совершенно деморализованы пактом и свернули свою деятельность, как, напр., РОНД. Среди других национал-революционеров после пакта усилились просоветские симпатии. Фактически это означало конец русского фашизма как политической силы.

Завершая разговор о национал-революционерах эмиграции, обратим внимание на то, что они вместе взятые объединяли меньшинство эмиграции и не имели ни малейшего влияния на население СССР. Группировки фашистского типа, в свою очередь, составляли меньшинство национал-революционеров и не имели никакой самостоятельности, будучи всецело зависимыми от спецслужб фашистских государств. Можно констатировать, что идеи фашизма, будучи полностью продуктом развития западной цивилизации, могли овладеть только небольшой частью молодых эмигрантов, чье мировоззрение сформировалось уже на чужбине. В целом русский эмигрантский фашизм навсегда останется мелким историческим курьезом. 

«Национал-большевизм». 

Завершить разговор о вкладе русской белой эмиграции в идеологию русской правой необходимо темой национал-большевизма.

Собственно говоря, этот термин вновь появившийся в конце 80-х гг.., имеет несколько значений:

1) идейное направление в среде белой эмиграции, отчасти разделяемое «буржуазными спецами» в СССР. Среди национал-большевистских течений выделялись сменовеховцы, отчасти евразийцы, утвержденцы и др. национал-максималистские группы, и, наконец, национал-патриоты СССР, независимо от партийной принадлежности;

2) название для политической практики, проводимой в СССР со второй половины 30-х гг.., для которой было характерно сочетание русско-советского патриотизма с русифицированным марксизмом-ленинизмом и использованием опыта большевиков (система правящей партии с «приводными ремнями» в виде общественных организаций, формально выбираемые народом и правящие Советы и пр.) в управлении государством. После августа 1991 г. национал-большевизм снова стал идеологическим направлением, которым руководствуется значительная часть членов КПРФ и ряда «государственнических» национал-патриотических организаций. Но об этом мы поговорим во второй части книги.;

3) наконец, национал-большевиками («нацболами») называют себя сторонники партии Эдуарда Лимонова (НБП), одной из самых оригинальных и экстравагантных партий оппозиции. Впрочем, нацболы больше опираются на примеры западных радикалов, чем на отечественную традицию

Изначально все-же национал-большевизма был порождением осмысления правыми опыта революции с своего поражения в Гражданской войне. Оставаясь противниками большевистской идеологии, часть правых не могла не признавать революцию как истинно русскую, служащую подлинным интересам народа, ликвидировавшую прогнивший старый режим, недостатки которого сами правые видели и осуждали. Короче говоря, большевистская революция под интернационалистскими лозунгами может быть национально оправдана, поскольку, как заметил бывший лидер прогрессивных националистов в IV- ой Думе В.В.Шульгин, «большевизм исчезнет, а границы России, проведенные большевиками, останутся».[35]

Сам Шульгин своей жизнью, пройдя путь от черносотенца, затем белого теоретика, и под конец почетного гостя ХХII-го съезда КПСС может служить классическим примером превращения русского правого националиста в национал-большевика.

Впрочем, честь  формулирования национал-большевизма в его самой первой и самой известной форме - сменовеховство ( к которому часто сводят весь национал-большевизм эмиграции), принадлежит группе молодых политиков, недавних белогвардейских деятелей, выпустивших в Праге в середине 1921 г. сборник статей «Смена вех», давший название всему движению.

Главную роль в этой группе играл Н.В.Устрялов (1890-1938), в недавнем прошлом председатель Восточного Бюро ЦК кадетской партии, советник адмирала Колчака, Ю.В.Ключников - бывший колчаковский министр иностранных дел, А.В.Бобрищев-Пушкин, петербургский адвокат, Ю.Н.Потехин, профессор и член партии кадетов и др. В этом сборнике со столь намекающим названием, авторы не только критически оценили собственное прошлое, но и попытались выработать новую программу действий при признании социально-политических реалий послереволюционной России.

Авторы недвусмысленно заявили: «Гражданская война проиграна окончательно. Россия давно идет своим, не нашим путем... Или признайте эту новую, ненавистную вам Россию, или оставайтесь без России, потому что «третьей России», по вашим рецептам нет и не будет»[36], Авторы сборника не сомневались в поддержке значительной части нации власти большевиков, видя в самом факте длительности существования Соввласти ее народный характер и признавали, что «когда встала дилемма: Красный Кремль или Кремль с колокольным звоном царей московских, народ предпочел первое». Но раз народ поддержал большевиков, то значит и новая власть при всех своих интернационалистских перегибах рано или поздно станет национальной властью. Впрочем, она уже стала национальной, когда отразила иноземные вторжения и сохранила территориальную целостность России.

И общий вывод «Смены Вех» был категоричен: «Советская власть сохранила Россию - Советская власть оправдана, как бы основательны не были отдельные против неё обвинения».[37] Поэтому интеллигенции необходимо пойти на сознательную работу с властью, единственной способной править страной.

Легко догадаться, что появление «Смены Вех» вызвало взрыв эмоций в среде эмиграции. Разумеется, значительная часть эмиграции оставалась «непримиримой», но тем не менее сменовеховство нашло и определенную массовую базу. Доводы и аргументы сменовеховцев, особенно убедительные в устах людей, бывших столпами белого движения, действовали впечатляюще на массу рядовых эмигрантов. Сменовеховское движение выразилось в изданиях одноименного журнала в Париже, газет «Накануне» (Берлин), «Новый путь» (Рига), «Новая Россия» (София), «Путь» (Гельсингфорс), «Новости жизни» (Харбин).

Впрочем, в основном сменовеховство проявилось в «возвращенчестве» - репатриации на Родину десятков тысяч русских людей, причем не только беженцев, но и активных идейных борцов с красными. Вероятно, процесс репатриации был бы гораздо масштабным, если бы Советская власть проявила бы больше доверия к возвращенцам, многие из которых были на Родине репрессированы органами госбезопасности ОГПУ-НКВД, что не было тайной за рубежом. Впоследствии погиб в результате репрессий и сам Н.Устрялов, «сменовеховец № 1».

Но, как признавал зарубежный исследователь национал-большевизма М.Агурский, как никто другой Н.В.Устрялов угадал тенденции исторического развития России. Он ошибся лишь во времени. Его идеи были подхвачены советским руководством хотя официально они были осуждены.[38]

Устрялов действительно слишком опережал время, считая Советскую власть переросшей в национальную, НЭП - не тактическим маневром, а отказом  правящей партии от марксизма и началом эволюции к капитализму. Воспитанные на опыте Французской революции, сменовеховцы сравнивали период военного коммунизма с якобинской диктатурой, а НЭПовские изменения уподобляли термидору.  Подобные взгляды, кстати, были широко распространены и в большевистской партии, для лидеров которой опасения термидорианского переворота были постоянным кошмаром. Троцкий свое поражение в борьбе за власть со Сталиным считал «советским термидором». На VIII Пленуме Исполкома Коминтерна (ИККИ) в мае 1927 г. Троцкий говорил о «термидорианском перерождении ЦК», о «национально-консервативном курсе» и о «кулацко-устряловской (!) линии» партии. Никакой подобной «линии» в партии не существовало (к сожалению!), но сама терминология Троцкого наглядно показывает страхи большевистских вождей перед возможностью национального перерождения партии, в потворстве которому они обвиняют друг друга.

Наряду со сменовеховским теоретизированием, часть белоэмигрантов работала в национальных интересах страны, как это они считали, установив тесные связи с советскими «органами» ОГПУ-НКВД, агентами которых оказались такие значительные люди, как министр Временного правительства и Колчака, один из лидеров Торгово-Промышленного Союза С.Н.Третьяков, один из руководителей Российского Общевоинского Союза (РОВСа) генерал Скоблин, дочь лидера октябристов Вера Гучкова, муж М.Цветаевой Эфрон и ряд др.

Накануне и особенно во время Второй мировой войны белая эмиграция оказалась расколотой на просоветских оборонцев и на сторонников фашистских агрессоров. Фактически все это привело к исчезновению белой идеи как таковой, поскольку одни  вовсе не став «красными», превратились в сознательных союзников политического строя в России. Другие же, какими бы идеями не руководствовались, выступив в соглашении с нацистами, утратили право считаться русскими патриотами и, следовательно, белыми, ведь патриотизм - фундамент Белой идеи.

*        *       *

Завершая разговор о белой традиции в современной русской правой, можно констатировать, что Белая идея, представляя собой не идеологическую систему, а скорее оскорбленное патриотическое чувство, в эмиграции вдохновляла многих теоретиков и практических политиков. Многие оказавшиеся глубоко верными предвидения мыслителей эмиграции о будущей постсоветской России стали частью идейного наследия современной правой. При этом национал-большевистские и другие пореволюционные признания Октябрьской революции и фактический их союз (или желание такового союза с большевистской партией или руководством СССР) ещё не нашли теоретического обоснования. Впрочем, современные российские «белые», пусть и без энтузиазма, в немалой своей части  вступили в соглашение с современными «красными». Так что традиция национал-максимализма продолжает жить и в новых условиях. 

************************************

Итак, русская правая идеология за первые полтораста лет существования значительно изменялась вместе со всей страной, расслоилась на ряд направлений и течений - от ретроградно-консервативных до ультрарадикальных, но тем не менее оставаясь достаточно единой, стала составной частью русской политической традиции. По иронии истории, многие характерные черты русской правой идеологии России - этатизм, антибуржуазность, принципиальная антизападность, коллективистский корпоративизм, апелляция к «народу», экономический волюнтаризм, отеческий характер Верховной власти, почвенный характер национализма, наконец, вся та особенная политическая культура самодержавного государства, способствовали победе левых радикалов в 1917 г., поскольку последние, руководствуясь совершенно другими философско-экономическими концепциями, тем не менее имели немало общих черт в своих теориях, схожих или совершенно одинаковых с системой  ценностей правых. Не удивительно, что правая традиция продолжала подспудно существовать и при Советской власти, проявляясь в самых разных формах.

И совершенно естественно, что по мере заката ортодоксальной коммунистической идеологии, в России началось возрождение национально-патриотических партий и движений, вдохновляющихся модернизированными идеями традиционной правой. Рассмотрению этого возрождения и теоретическим новшествам правых 90-х гг.. посвящена 2-ая часть книги.

[38] Агурский М. У истоков национал-большевизма.// Минувшее. Исторический альманах. С., «Прогресс». 1991. С. 141.

 

Вернуться в Линдекс