ЕСТЬ ПРЕДМЕТ, которого большинство умных людей, знающих, где раки зимуют, -избегают касаться из чувства личного самосохранения. Дураки же, наоборот, трезвонят о нем на каждом углу, и, как ни странно, любая болтовня чудесным образом сходит им с рук и даже втихомолку поощряется. Сей загадочный предмет есть "еврейский вопрос". Способом его существования является тайна, причем скрытая и зашифрованная таким образом, что чем больше о ней говорится глупостей, тем выгоднее это хранителям тайны, тем надежнее скрывается она от непосвященных.

В "интеллигентной" среде обсуждение этого вопроса в любом ином аспекте, кроме всесветного притеснения евреев, считается грехом даже не "смертным", а просто "неприличным" и карается значительно более изощренно,- его a priori не дозволяется затрагивать, Даже публично заголившись, я найду в этой среде сочувствующих своему поступку, но, заговори я о "еврействе", а тем паче о сионизме в каком-то ином смысле, кроме вышеупомянутого, - буду проклят и изгнан из "приличного общества" на веки вечные. Это табу и есть главная тайна "еврейского вопроса".

Тем не менее при обсуждении самых острых современных проблем невозможно обойти вниманием вопрос о сионизме и сопутствующем ему антисемитизме. Точнее говоря, невозможно обойти вопроса о совершенно неправомерном отнесении обоих этих явлений к сфере межнациональных отношений, растворении их без остатка в национальной проблематике. Косвенным, но весомым тому свидетельством является как раз то, что "еврейский вопрос" стоит совершенным особняком, пользуясь привилегией неприкасаемости. Он потому и стоит особняком, потому на него наложено табу, потому вызывает такую острую реакцию, что это вопрос вовсе не о евреях как этносе и как нации. Этническая оболочка ему искусственно навязана для сокрытия вещей более важных. Как сионизм - не просто разновидность национализма, так и антисемитизм - не просто разновидность национальной неприязни. Вопрос о природе сионизма есть вопрос не расовый, не этнический, а прежде всего социальный. И уходит он корнями в седую древность.

КОГДА-ТО очень давно - приблизительно за полторы тысячи лет до новой эры - некая достаточно обширная и этнически пестрая группа объединилась под знаменем одной из самых человеконенавистнических идеологий - теории собственной богоизбранности ради господства над всеми другими племенами и народами. Их шайки, рыскавшие в течение нескольких столетий на пространстве от Месопотамии до Египта, долго не имели даже самоназвания и получили его от окружавших их народов. Языковеды полагают, что слово "иври" (евреи) есть аккузатив от слова "хабиру", означающего человека, стоящего вне каких-либо родоплеменных, общинных и иных социальных связей. "Хабиру" (хапиру, апиру) - значит "пришельцы", "чужеземцы", "люди с другой стороны", "разбойники". Вокруг того же корня группируются имена собственные: Аврам (Хабрам), Хеврон (Хеброн) и т.д.

"Хабиру" образовывали военную аристократию в завоеванной древней Палестине (Ханаане) - библейской Земле обетованной. Позднее их преемники играли ту же роль в Хазарском каганате. Вся письменная история "хабиру" есть непрерывная летопись кровавого разбоя и массовых уоийств. Других, заслуживающих внимания тем, за исключением, быть может, сексуальных извращений, в исторической памяти данной корпорации почти не сохранилось. Не сохранилось, очевидно, потому, что ничего другого заслуживающего внимания и не было.

В истории "хабиру" не одиноки. Их современниками и в некотором роде двойниками были финикийцы и одна из их наиболее активных и агрессивных ветвей - карфагеняне, а двойниками-преемниками стали уже в Новое время западноевропейские кальвинисты, пуритане. Анализируя социально-психологический портрет последних, Макс Вебер употреблял даже термин "английское еврейство" (engfish hebraism). И немудрено: кальвинистское учение о "предопределении" - точный аналог еврейской идеи "богоизбранности". Для всех корпораций характерно отсутствие прочной связи с почвой, легкость рассеяния. Финикийцы разбредаются по всему Средиземноморью. Пуритане-кальвинисты плывут в Северную Америку. Характерно и полное отсутствие каких-либо религиозно-миссионерских намерений в процессе колонизации. Аборигены не обращаются в "истинную веру", а просто-напросто истребляются.

Все заповеди Пятикнижия относительно "благонравного поведения" касаются исключительно "соплеменников", - за нарушение заповедей их просто убивают без пыток, В отношении же "чужих" действует единственная заповедь-"убей!", причем убей как можно более зверским образом, и различаются эти рекомендации только степенью жестокости.

Суммирование числа человеческих жертв, упомянутых в Ветхом Завете, рождает смешанное чувство отвращения и недоверия. Можно верить или не верить в точные цифры, которые означают, что "хабиру" уничтожили почти десять миллионов душ, то есть минимум полторы численности существовавшего в их времена человечества. Эти мириады "пораженных", "сожженных в печах", "распиленных пилами" и "истолченных в ступах" являются, конечно, плодом больного, жадного и хвастливого воображения ничтожных потомков кровавых бандитов. Но свято место пусто не бывает - фантазируя в умоисступлении насчет количества жертв, потомки вряд ли заблуждались относительно качества деяний их предков.

Мифы и былины, саги и предания древних народов рассказывают о многих зверствах и жестокостях. Однако ни один народ не ведал о том, что зверская жестокость может быть возведена в святость. Такое впервые провозгласили именно "хабиру", и провозгласили по той простой причине, что сами не являлись народом. Поэтому им и принадлежит "честь" изобретения геноцида не как средства борьбы за существование, а как особой идеологии.

То, что отдаленные потомки первоизобретателей идеи "богоизбранности" впоследствии и сами жестоко пострадали от других претендентов на ту же роль- обычная ирония истории. Мой учитель, Михаил Александрович Лифшиц (1905-1983),- один из острейших умов XX века, друг Луначарского, Лукача, Платонова, Твардовского, создатель первой научной экспозиции древнерусской иконы в Третьяковской галерее, на чем его заслуги перед русской культурой далеко не исчерпываются, - неоднократно писал и говорил, что существует закон исторического возмездия, который действует объективно и неотвратимо. Другое дело, что расплачиваться чаще всего приходится не виновникам, и все же...

Экспозиции многочисленных музеев холокоста по праву можно было бы открывать собранием избранных отрывков из Торы, призывающих к тотальному истреблению всех непокорных "до седьмого колена". К примеру: "И они пошли походом на Мидйан, как повелел Яхве Моисею, и убили всех мужчин... И взяли в полон Сыны Израиля женщин Мидйана и их детей, и весь крупный скот, и весь их мелкий скот, и все их добро разграбили, и все их города в их обиталищах, и все их селения сожгли огнем. И они взяли весь полон и всю добычу, людей и скот, и привели к Моисею и к Элеазару-жрецу... И разгневался Моисей на командиров войска... И сказал им Моисей: "Почему вы оставили живыми всех баб?.. А теперь: убейте всех мальчишек из детей, и всех женщин, познавших мужа на мужском ложе, убейте. А всех девочек, которые не познали мужского ложа, оставьте в живых для себя" (Числа, 31:7-18, научный перевод И.Ш.Шифмана). Сам Генрих Гиммлер не смог бы разгневаться на нерадивость подчиненных более блистательно! Но Гиммлер был всего лишь сатанистом, а Моисей - "человеком божьим", - в понимании "хабиру", конечно. А на выходе из музея полезно было бы поместить заповедь Иисуса: "Какой мерой мерите, такой и вам будет отмерено".

Исторически первоначальное "еврейство" - не раса и не этнос, а полиэтническая вне- и наднациональная, экстерриториальная корпорация, которой и дела до "чистоты крови" нет ровным счетом никакого. Так, покидая Египет после набега, во время которого "Господь обобрал египтян" (подлинные слова Библии), "хабиру" приняли в свои ряды, как простодушно сообщают безымянные авторы Торы, массу "разноплеменных людей". То есть "чистота крови" не играла особого значения для корпорации, объединенной лишь жаждой завоеваний и наживы и сознанием собственной исключительности, богоизбранности. Поэтому главное для них не этническое происхождение, а принадлежность к определенной идеологии, иудейскому вероисповеданию.

Очень примечательно, что ныне слово "гой", означающее в иврите любого инородца-нееврея, первоначально, в частности, в "Торе", означало то же самое, что и греческое "этнос", то есть "народ". Таким образом, согласно традиции "богоизбранности", мир делится на две части: есть евреи, не имеющие никакой этнической принадлежности и стоящие вне любого народа, и есть той, т.е. "народы" - люди, отличающиеся от евреев тем, что принадлежат к некоторому народу, обладают какой-либо национальностью.

Это дает веские основания строго отличать евреев - иври-хабиру как членов "богоизбранной" вненациональной разбойничьей корпорации, от любой нации вообще, в том числе и от иудеев (израилитов),- особого этноса, ведущего свое происхождение от населения основанного в Ханаане евреями-хабиру Израильско-Иудейского царства. Этноса, подвергшегося сначала ассирийскому завоеванию, в результате которого исчезло десять племен из двенадцати, затем попавшего в Вавилонское пленение, вновь возвратившегося из плена в Палестину, но затем опять рассеянного по всему миру.

Обе эти дожившие до наших дней разнородные общности ни в коем случае между собой не совпадают, однако пересекаются. Это значит, что еврейство включает в себя как иудеев, так и неиудеев, равно как и среди иудеев попадаются евреи. Только с учетом этого можно понять слова иудея Маркса:"Мы обнаруживаем в еврействе проявление ойщего современного антисоциального элемента". "Гражданское (blirgeriiche, то есть вернее перевести: буржуазное) общество из собственных своих недр постоянно порождает еврея". "Деньги - это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога". "Химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека" (т. 1, с. 408, 410, 411).

Сионизм есть именно наследник ветхозаветного еврейства, эксплуатирующий в своих целях национальные чувства иудеев. Для него иу - действо - лишь инструмент, "химерическая национальность", от которой он легко может в случае надобности отказаться. "Хабиру" он и в Африке "хабиру", и ему глубоко наплевать на народ иудейский точно так же, как Троцкому было наплевать на народ русский, Гитлеру - на немецкий, Пол Поту - на кхмерский. Сионизм есть особо агрессивный групповой социальный эгоизм, выступающий под маской иудейского национализма. А прибегает он к маскировке именно потому, что национализм, а тем более национализм притесняемой нации (которую притесняли те же самые "хабиру" - Гитлер, Гиммлер, Эйхман), есть менее одиозное явление, чем то, что за ним в данном случае скрывается.

НО ТОЧНО так же, как сионизм есть лишь прикрытие социальных интересов национально-религиозной спецификой, так и антисемитизм или, точнее говоря, юдофобия лишь по форме есть проявление "обычной" национальной розни. Антисемитизм - примитивная, реакционная форма социального протеста, связывающая черты эксплуататора с чертами этноса. Она реакционна тем, что отвлекает протестующего от главного, сосредоточивая его внимание на второстепенных деталях.

Но для того чтобы по-настоящему бороться с черносотенной, фашистской и тому подобной идеологической заразой, мало "обличать" ее. Возмущение останется бессильным, если не будут поняты ее классовые корни и особая социально-психологическая природа. Классики оставили нам образцы конкретного анализа этой проблемы.

Так, например, согласно Энгельсу, антисемитизм есть показатель неразвитости буржуазных отношений, свидетельство господства ростовщического и торгового капитала, который, в силу целого ряда исторических причин, входить в подробное рассмотрение которых здесь нет возможности, является по преимуществу еврейским капиталом. Точно так же, как в древнем мире он был по преимуществу финикийско-карфагенским. "Только там... - писал он, - где еще не существует сильного класса капиталистов, а следовательно и сильного класса наемных рабочих; где капитал еще слишком слаб, чтобы овладеть всем национальным производством, и поэтому главной ареной его деятельности является фондовая биржа... - только там капитал является преимущественно еврейским, и только там имеет место антисемитизм... Если он оказывается возможным в какой-нибудь стране, то это лишь доказывает, что капитал там еще недостаточно развит" (т. 22, с. 54).

Такое впечатление, будто Энгельс описывает современную Россию. Однако мы совершили бы крупную ошибку, если бы сделали из этих, сказанных свыше ста лет тому назад, слов вывод о том, что и для нас сегодня нет иного лекарства от юдофобии, кроме развития "настоящего" капитализма, где бал будет править уже не еврейский, а "национальный" капитал. Чтобы не разделить такого заблуждения, необходимо обратиться к истории дальнейших событий и взять урок уже у Ленина, который видел в этом явлении не просто абстрактное "зло", но извращенную форму проявления общественной энергии угнетенных масс, возникающую на почве эксплуататорских отношений и используемую господствующими классами в собственных целях и интересах. Только с этой точки зрения можно понять парадоксальное замечание Ленина о "темном мужицком демократизме" российского черносотенства (см. т. 24, с. 18).

И именно то, что подобные ядовитые "цветы зла" вырастают на почве реального народного протеста против нечеловеческих условий своего существования, делает их особенно опасными. Как и любой паразит, они иссушают и убивают тот организм, на котором паразитируют. Примеров тому сколько угодно, и германский фашизм - среди них самый зловещий. Но он далеко не единственный и не первый. Накануне Октябрьской революции наиболее яростным и оголтелым нападкам Временное правительство подвергалось именно со стороны черносотенной антисемитской прессы, точным аналогом которой служат сегодня баркашовский "Русский порядок" и ему подобные листки. Это давало буржуазной пропаганде повод злонамеренно ставить знак равенства между большевизмом и черносотенством. Употребляя современный политический сленг, крики о "красно-коричневых" неслись со страниц либеральной прессы всю осень 1917 года.

Ленин отвечал на это, что именно на почве отчаяния и ненависти к эксплуататорам "понятен также "успех" подделывающихся под большевизм негодяев черносотенной печати. Что черные злорадствуют при виде приближающегося решительного боя буржуазии с пролетариатом, это бывало всегда, это наблюдалось во всех без всякого изъятия революциях, это абсолютно неизбежно... Ибо не может в капиталистическом обществе быть такого нарастания этой революции, которое бы не сопровождалось злорадством черной сотни и ее надеждами погреть себе руки... И можно ли удивляться тому, что измученная и истерзанная голодом и затягиванием войны толпа "хватается" за черносотенный яд? Можно ли мыслить себе капиталистическое общество накануне краха без отчаяния в среде угнетенных масс? И может ли отчаяние масс, среди которых не мало темноты, не выражаться в увеличенном сбыте всякого яда?" (т. 34, с. 413-415).

Позднее, уже на исходе Гражданской войны, Ленин еще раз вернулся к анализу классовых и социально-психологических корней подобных противоречий в развитии массового революционного сознания. В 1905 году, говорил он, "черносотенцы поднимали и вызывали к политической жизни обширные, наиболее отсталые слои крестьянства, которые сегодня шли против большевиков, а завтра требовали всей земли от помещиков. И в Германии мы увидели такой противоестественный блок черносотенцев с большевиками. Появился странный тип черносотенца-революционера, подобного тому неразвитому деревенскому парню из Восточной Пруссии, который... говорит, что Вильгельма вернуть придется, потому что нет порядка, но что идти надо за большевиками" (т. 41, с. 282).

ЧТО все это означает? Только то, что развитие революционного сознания Macc происходит через острейшие, часто трагические, противоречия. Бывает, что самые передовые идеи окрашиваются в реакционный тона, и это не редкость в истории. Но вскрыть конкретные причины, ведущие при определенных исторических обстоятельствах к появлению "противоестественного блока черносотенцев с большевиками и "странного типа черносотенца-революционера", - это вовсе не значит оправдывать подобные парадоксальные сочетания. Наоборот, нужно уметь отделить, и не только в теории, но самое главное, на практике пробудившуюся общественную энергию от ее фальшивой оболочки, которая лишь закрепощает и сводит ее на нет, помочь сбросить эту оболочку.

И здесь на плечи тех, кто претендует быть руководителем массовых движений, ложится колоссальная ответственность. Ведь одно дело - отчаявшийся, вконец запутавшийся, замороченный сегодняшним беспределом обыватель и совсем другое - тот "идеолог", тот депутат, который "сгибается" до распространенных предрассудков под предлогом "быть ближе к людям" или того соображения, что "сегодня нужно единство всех, а потом, мол, разберемся". Такие игры обычно плохо кончаются, и в первую очередь - для самих игроков,

Заигрывание с предрассудками толпы, поощрение и раздувание их - политическая традиция реакционных, отживающих классов. Прогрессивные силы в них не нуждаются, и, если нечто подобное все же происходит, это повод серьезно задуматься, знак беды. Будем же помнить слова Ленина: "Сознательные рабочие прекрасно знают, что черная сотня с буржуазией работают рука об руку и что решительная победа рабочих (в которую мелкие буржуа не верят, которой капиталисты боятся, которой черносотенцы иногда из злорадства желают, уверенные, что большевики не удержат власти), что эта победа черную сотою раздавит до конца... Никакого иного средства покончить с этим безобразнейшим отравлением народа ядом дешевой черносотенной заразы быть не может, кроме победы пролетариата" (т. 34, с. 414).

Но и сказанное еще не исчерпывает всей проблемы, 30-е годы XX столетия придали нашей проблеме новый поворот, свидетельствующий о том, что формула "победа пролетариата" также не терпит поверхностно-прямолинейного толкования, что игнорирование всей ее многомерности и глубины ведет к тяжелым и часто необратимым последствиям.

В заметках Лифшица о фашизме, ждущих пока опубликования, читаем: "Угроза классовой большой революции в Италии, не осмелившейся, не состоявшейся. Это потому, что эта революция не сумела приобрести национальные, народные формы, носила абстрактно-классовый характер и потому, не успев увлечь за собой, восстановила против себя "молчаливое большинство"... Проблема национального единства в Италии, как и в Германии, - преобладающая. Собственно, Гитлер продолжил действительное объединение Германии. И в такой стране упустить национальный шанс было, конечно, большим упущением, чтобы не сказать больше, со стороны пролетарской элиты. Характерно, что именно Италия и Германия стали центрами фашизма". И еще одно замечание того же автора: "До середины тридцатых годов в коммунистическом мире действовал лозунг "класс против класса". Одностороннее применение этого лозунга принесло коммунистическому движению много бед, а "самодовольное сектантство" (по выражению Георгия Димитрова) облегчило фашизму возможность привлечь на свою сторону народные массы. Не было ясно в те времена и характерное для сегодняшнего дня сложное сочетание классовой борьбы с развитием национального самосознания",

Эпоху такого сочетания и переживает сегодня Россия. Но сочетать противоположности можно, как говорил Ленин, по-разному. В одних случаях выходит симфония, а в других - какофония. Без малого десять лет российские коммунисты работают над гармоническим сочетанием левой и патриотической идеи. Делают это в тяжелейших условиях - под обличения "левых" догматиков и улюлюканье "демократов", И тем и другим очень хочется, чтобы у КПРФ и НПСР получилась какофония, и в меру своих сил они к этому подталкивают. В результат нет-нет, а какофонические мотивы порой проскальзывают. Это, конечно, болезнь роста, она будет изжита. Но изжита только в том случае, если ее не запустить, вовремя поставив диагноз.

Александр ФРОЛОВ.

"СР" 17.11.98

Вернуться в Линдекс