Date: 19-05-98
Title: МЫ И ЕВРОПА
Author: К.В. КОЛОНТАЕВ, Севастополь
Большевизм (русский коммунизм) и марксизм (еврокоммунизм). Истоки их возникновения и причины различий. К 150-летию выхода в свет "Манифеста коммунистической партии" и Европейской революции 1848-1849 года
В феврале 1998 г., исполнилось 150 лет с момента двух известных событий в мировой истории: выхода в свет написанного Марксом и Энгельсом "Манифеста коммунистической партии" и Февральской 1848 г. революции во Франции, ставшей началом общеевропейской революции 1848-1849 гг.
Эти революции, охватившие практически все европейские страны, за исключением Англии и России, потерпели сокрушительный крах, хотя казалось бы, все объективные условия, столь любимые марксистами, были тут налицо: и многочисленный пролетариат (в Англии - 50% взрослого населения, во Франции - 20%, чуть меньше в Германии), и давние традиции его самоорганизации (во Франции и Англии с 80-х годов XVIII в.), средняя грамотность населения от 60 до 70%. Для сравнения: в 1917 г. в России доля пролетариата в населении 10%, грамотность населения 35-40%. Первые рабочие организации появляются только во второй половине 70-х годов XIX в.
И этот крах европейской революционности был не случаен. За ним последовал крах парижской Коммуны 1871 г. и самое главное - крах Второй Европейской революции 1918-1923 гг.
Каковы же причины подобных различий в результатах в России и Европе?
На Западе, задолго до капитализма, классовая борьба велась в рамках правового государства и практически всегда имела своей целью не свержение существующего общественного строя, а сохранение или в лучшем случае расширение экономических прав. Но там, где классовая борьба ведется на правовой почве, всегда есть широкий простор для всевозможных компромиссов между угнетенными и угнетателями. И поэтому всякая задача уничтожения эксплуатации человека человеком разменивается на правовое регулирование процесса эксплуатации. "Жакерия" во Франции, Крестьянская война в Германии, восстание Уота Тайлера в Англии, Гуситское движение в Чехии начинаются как стихийный крестьянский отпор эксплуатации со стороны феодалов, если эта эксплуатация начинала превышать прежний уровень установленный правовыми нормами (новые поборы, повинности, отмена или ограничение прежних вольностей). Поэтому, если среди восставших европейских крестьян и появлялось радикальное меньшинство, то оно было настолько незначительным, что умеренные настроения всегда брали верх, особенно когда напуганные феодалы изъявляли готовность к некоторым уступкам. После чего завязывались переговоры, в ходе которых феодалы небольшими уступками изолировали радикальное меньшинство, которое затем или уничтожалось при молчаливом согласии умеренного большинства восставших, а зачастую и с его помощью (гуситское движение).
Помимо традиций правового государства, значительную роль в умеренности западного крестьянства играл тот факт, что правящие классы европейских стран в VIII-IX вв. сделали все, чтобы отучить его от привычки иметь или владеть оружием. В результате, уже в Х в. в европейских исторических источниках народ рассматривается как невоинственная и не умеющая владеть оружием масса.
Русский крестьянин, в отличие от своего европейского собрата, никаких прав не имел и жил не в правовом государстве. Вообще идея правового государства и законности была совершенно чужда русскому мировоззрению с его прочными языческими традициями. Еще в XI в., известный древнерусский мыслитель и одновременно глава тогдашней Русской православной церкви митрополит Илларион, находясь под влиянием традиционных русских языческих представлений, в своей книге "Слово о законе и благодати" отрицал необходимость правовых отношений в человеческом обществе, считая наличие правовых норм в обществе свидетельством его внутреннего порабощения и неравенства между людьми. По его мнению дальнейшее развитие человечества должно привести к замене права свободой.
Если русский крестьянин не имел никаких прав, то он, в отличие от европейского, имел кое-что другое. Он имел организацию в виде крестьянской общины и, вследствие непрерывных войн, которые вела Россия, отстаивая свое существование, умел обращаться с оружием и имел представление о военной организации и дисциплине. Бесправие крестьянина в сочетании с военной психологией было исключительно с национальной особенностью России. Не только черты русского крестьянина отражались в русском солдате, но и военная служба налагала печать на крестьянскую психологию. Когда его терпение истощалось и он поднимался на борьбу, то он вел ее с таким же ожесточением и самоотверженностью как русский солдат вел войну с внешним противником. Русские крестьянские армии не посылали к феодалам парламентеров с предложением переговоров и списком требований. Все вожди крестьянских армий в России всегда призывали своих сторонников к поголовному физическому уничтожению феодалов вместе с их семьями и разделу принадлежащего им имущества.
На Западе между повстанцами и их противниками имелись широкие нейтральные массы населения, так как они вели борьбу внутри государства, а не против него. В России повстанцы сознательно вели войну против существующего государства, рассматривая свое движение как другое государство, а свою борьбу - как борьбу двух враждебных государств. Поляризация противоборствующих классовых сил в России поэтому всегда была неизмеримо глубже, чем на Западе.
Эти традиции русского крестьянства, позднее в XIX в., четко воплотились в психологии русских революционеров, для которых было характерно признание бескомпромиссности характера политической борьбы, причем с каждой стороны. Так, один из участников восстания декабристов В.С. Толстой, вернувшись с каторги, отмечал следующее: "Лично я сам - чья жизнь была надломлена за участие в тайных обществах - я, по совести, считаю императора Николая I, совершенно правым, так как в политической борьбе за власть невозможно щадить побежденного противника". Декабристы не ждали пощады от царя, но и сами ее давать не собирались. "Теперь уже дело идет не о том, чтобы критиковать английскую конституцию. Пестель прямо ставит перед членами общества вопрос: "В случае успеха, что делать с царской семьей?" Некоторые предлагали изгнание, тюрьму, ссылку. "Надо ее уничтожить!" - сказал Пестель, выслушав это. "Как - вскричали все - это ужасно!" "Я это отлично знаю" - отвечал Пестель. Друзья Пестеля заколебались, поставили вопрос на голосование. Большинство оказалось на стороне Пестеля.
Русские революционеры 60-х годов XIX в. продолжали традицию русского революционного максимализма. Так, в мае 1862 г., группа революционной молодежи, примыкавшая к "Земле и воле" Чернышевского, выпустила прокламацию под заголовком "Молодая Россия", в которой, в частности, отмечалось: "О Романовых - с ними расчет другой. Своей кровью они заплатят за бедствия народа, за долгий деспотизм, за непонимание современных потребностей. Как очистительная жертва сложит голову весь дом Романовых. Мы изучали историю Запада, и это изучение не прошло для нас даром: мы будем последовательнее не только жалких революционеров 1848 года, но и великих террористов 1792 года. Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка придется пролить кровь, как якобинцам в 90-х годах". Русские революционеры считали невозможным переговоры и соглашения для борющихся сторон. Они не боялись поднять руку на идола западной демократии "всеобщее избирательное право", не боялись столь ненавистного для либералов России и Запада слова "диктатура". В той же "Молодой России", об этом писалось так: "Мы твердо убеждены, что революционная партия, которая встанет во главе правительства, должна сохранить теперешнюю централизацию, чтобы при ее помощи ввести другие основания экономического и общественного быта в скорейшем времени. Она должна захватить власть в свои руки, не останавливаясь ни перед чем. Выборы в Национальное собрание должны проходить под влиянием правительства, которое должно позаботиться, чтобы в его состав не вошли сторонники прежнего порядка, если только они останутся живы". Особенно показателен тот факт, что текст этой прокламации был сочинен и написан ее авторами во время их нахождения под арестом в полицейском участке.
Немаловажным фактором при формировании психологии народа являются и сильные стороны психологии правящей элиты, особенно понимание ею своей роли и места в государстве. В начале XVIII в. в Европе двумя крупнейшими континентальными государствами были Франция и Россия. Правивший в то время во Франции король Людовик XIV, символом своего правления делал фразу "Государство - это я". Правивший в это время в России Петр I, в 1709 г., перед началом Полтавской битвы, сказал своему войску следующее: "Воины! Вот пришел час, который решит судьбу Отечества! И не должны вы думать, что сражаетесь за Петра, вы сражаетесь за государство ему врученное. А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия". В других своих высказываниях Петр I так определил свои обязанности как главы государства: "За мое Отечество и за народ, жизни своей не жалел и не жалею", "Моя обязанность и долг охранять народ и казнить злодеев, которые посягают на его благосостояние".
В политической истории и психологии того или иного народа большую роль играет его идейно-философская традиция. В развитии русской материалистической философии с особенной силой выявилась такая характерная особенность, как неуклонное стремление сочетать теорию и практику, отражать реальную жизнь. Русской материалистической философии были одинаково чужды как односторонность и поверхностность эмпиризма, так и отвлеченность и абстрактность рационализма. Эта особенность русской философии имеет свои корни в глубинах древней истории русского народа, в стихийной диалектике древнерусского язычества, которая была тесно связана с повседневной жизнью человека в природе и обществе. Поэтому, хотя не все выдающиеся русские философы-материалисты были революционерами в политике (Ломоносов, Десницкий, Лобачевский, Менделеев и ряд других), но они были революционерами в науке, развивая творческие силы русского народа. Поэтому русская материалистическая философия уже к середине XIX в. обладала солидными революционными традициями, которые в значительной степени определяли духовную роль русского общества. Материализм стал идеологией русской демократической культуры, тогда как идеализм в России всегда был инструментом реакционеров и либералов. И в то же самое время демократическая культура Европы была проникнута идеализмом и религиозностью, отвернувшись даже от весьма скромных революционных традиций Европейского Просвещения XVIII в.
Именно в силу национальных русских традиций русская философия, с момента своего возникновения, не ограничивалась изложением своих принципов, а стремилась применять их к делу преобразования природы и общества.
Таким образом, взгляды классиков русской философии были намного более прогрессивными и революционными, чем аналогичные взгляды и теории на Западе до начала научного творчества Маркса и Энгельса.
Поэтому основное значение деятельности Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Ткачева, Салтыкова-Щедрина, предшествовавших Ленину в разработке основ коммунистической теории в России, заключалось в том, что, используя в качестве идейно-теоретического наследия предшествовавшую им русскую материалистическую философию, они сделали ее орудием коренного революционного преобразования действительности. Их мировоззрение было проникнуто чувством здорового патриотизма, верой в высокое историческое призвание России и русского народа. По этому поводу известный русский историк-политолог Бердяев отмечал следующее: "Среди будущих большевиков революционная воля преобладала над интеллектуальными, книжными, кабинетными теориями. Произошло незаметное соединение марксизма с традициями русской революционности, с Чернышевским и Ткачевым. Большевики оказались в гораздо более русской традиции, чем меньшевики".
И действительно, классический марксизм, буквально через год после смерти последнего из его основателей - Энгельса, выродился в Западной Европе в ревизионизм сначала Бернштейна, позже - Каутского, которых, кстати, Маркс и Энгельс называли своими лучшими учениками. А в России - в меньшевизм Плеханова и его сподвижников из группы "Освобождение труда", о которых Энгельс в 1885 г. писал следующее: "Я горжусь, что среди русской молодежи существует партия, которая искренне и без оговорок приняла великие теории Маркса и решительно порвала со всеми анархистскими и несколько славянофильскими традициями своих предшественников" (соч. Т. 36, стр. 260). В переводе с политического языка на обычный эта фраза Энгельса означает: "порвала со всеми революционными и национальными традициями".
Из этого высказывания вытекает еще одна причина краха классического марксизма в Европе и России - это неискоренимая до конца их жизни русофобия Маркса и Энгельса, которая доводила их зачастую до ревизии своих же собственных прежних утверждений. Так например, в 1848 г. в "Манифесте коммунистической партии" они утверждали, что "пролетарии не имеют отечества", но спустя 6 лет, в 1854 г., в разгар войны между Англией и Францией, с одной стороны, и России - с другой, Маркс и Энгельс в статье "Ближайшие перспективы Англии и Франции", с удовлетворением отмечали, что в этой войне: "Как английский, так и французский пролетариат преисполнен благородными национальными чувствами. Победы соотечественников льстят их национальной гордости" (Соч., т. 11, стр. 191). В своих статьях периода Крымской войны Маркс и Энгельс допускали в отношении русского народа порой откровенно расистские высказывания. Так Энгельс в статье "Русская армия" писал: "Но вплоть до настоящего времени, русские, к каким бы классам они ни принадлежали, все еще слишком варвары, чтобы находить удовольствие в научных занятиях или умственной работе, поэтому все выдающиеся люди в русской армии - иностранцы".
По этому поводу в изданных в СССР сочинениях Маркса и Энгельса делается следующее кисло-сладкое примечание: "Источниками этих убеждений Энгельса являлось тенденциозное освещение военной истории России западноевропейскими военными историками, из работ которых Энгельсу, за отсутствием других источников, приходилось черпать свои факты". Возникает, правда, вопрос: почему бы Энгельсу не черпать было бы факты по военной истории России из русских источников, которые в 30-40-е годы XIX в. активно переводились русским правительством на основные европейские языки и распространялись в Европе? Ответ на это дал Н.Я. Данилевский в своей книге "Россия и Европа". Высмеивая рассуждения о том, что на Западе плохо относятся к России потому, что плохо ее знают, он писал: "Почему Европа, которая все знает, не знает только России? Европа не знает, потому что не хочет знать или лучше сказать знает так, как хочет знать. Смешны эти ухаживания за иностранцами с целью показать им Россию, просветить и заставить прозреть общественное мнение Европы. Для Европы это напрасный труд: она сама без нашей помощи узнает все, что захочет, если захочет узнать". Причину этой враждебности Европы (Запада) к России Данилевский видел в том, что "Европа видит в России не только чуждое, но и враждебное начало, которое нельзя ассимилировать, которое имеет силу жить независимой жизнью". Говоря об уроках последовавшей за Европейской революцией Крымской войны, Данилевский отмечал: "Война эта показала нам, что какие бы интересы не разделяли Европу, вся она соединяется в едином враждебном чувстве к России. В этом общем враждебном чувстве клерикалы подают руку либералам, аристократы демократам, анархисты монархистам, красные белым. Общая, поглощающая все различия партий и интересов, ненависть к России..."
То же самое произошло и во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг.: "На стороне Турции выступила не только банкирствующая, биржевая Европа, но и Европа демократическая, революционная, социалистическая". Эти слова Данилевского полностью подтверждает личная переписка Маркса и Энгельса 1877-1880 гг., где Маркс и Энгельс умудрялись находить мотивы, оправдывающие турецкое господство над южными славянами, злобствовать по поводу побед русского оружия, радоваться русским поражениям, обвинять Россию в захватнической политике.
Европоцентризм Маркса и Энгельса особенно наглядно проявлялся в их чрезмерном историческом оптимизме. Если Белинский и Чернышевский считали, что социалистическая революция в России произойдет в первой половине ХХ в., а в Европе в его конце, то Маркс и Энгельс ожидали социалистическую революцию в Европе чуть ли не каждый год в течение своей жизни. В 1847 г. Белинский писал только о "социалистической России 1940 года", а в Европе и того позже, Маркс и Энгельс в этом же 1847 г. считали, что эпоха социалистических революций в Европе уже наступила. Несмотря на то, что эти ожидания год от года не сбывались, Энгельс в 1894 г., за год до смерти, предсказывал, что в 1902 г. германская социал-демократия завоюет на очередных выборах большинство в рейхстаге и таким образом мирно придет к власти.
Как исторически наивны, чтобы не сказать жесче, были эти мечтания классиков еврокоммунизма, показала Первая мировая война. Она поставила перед рабочим классом ее стран-участниц четкую альтернативу: либо мир рабочих с капиталистами своих стран и война с рабочими других стран, либо война со своими капиталистами и мир с рабочими других стран. Стремясь не ухудшить свое текущее материальное положение, рабочие Европы и США предпочли в 20-30-е годы ХХ в. мир со своими капиталистами, втянув тем самым человечество во Вторую мировую войну. Зачинщиком Второй мировой войны выступила гитлеровская Германия, потому что в 1933 г. ее рабочий класс предпочел "классовый мир" в виде "национал-социализма", а "классовый мир" внутри Германии мог быть обеспечен только с помощью грабежа других стран и народов, а, стало быть, войной за мировое господство. По этому поводу известный русский, а затем советский историк Е.В. Тарле в книге "Европа в эпоху империализма 1871-1919 годов", отмечал: "Что касается Англии и Германии, то, при всем различии их политических систем в указанный период, решительно невозможно вообразить себе, что в вопросах войны и мира английское или германское правительство долгие годы могли бы вести политику осуждаемую большинством рабочего класса".
В России же "Русской буржуазии не удалось подкупить рабочих именно в силу исторически присущих русскому народу качеств борца с характерным для этого типа человека чувством высокого нравственного достоинства. Тот, кто готов рисковать жизнью ради высокого идеала, не кинется, подобно собаке, на кость с барского стола. Поэтому рабочему было нужно не улучшение рабского состояния, а избавление от него. Избавление не только для себя, но и для всего народа. Именно поэтому была установлена в России диктатура пролетариата". (Ф. Нестеров, "Связь времен", М., "Молодая гвардия", 1984 г., стр. 186-187).
P.S. Тому, кто хочет получить подтверждение вышеизложенному в художественной форме, рекомендую рассказ В. Короленко "Без языка", в котором, среди прочего, очень хорошо показано, как попавший в конце XIX века в США законопослушный житомирский мужик на фоне "раскрепощенных" американских пролетариев выглядит жутким революционером.