ПОБЕДА в Великой Отечественной войне явилась кульминацией в более чем тысячелетней борьбе славянской Руси с угрозой на Западе и на Юго-Востоке. На Западе защитный рубеж отодвинулся в центр Европы. Безусые русские солдаты — наследники древних славян — вернулись на Эльбу и на Дунай, откуда их вытеснили германцы еще в VIII веке. На Юго-Востоке — в Крыму и на Кавказе — Россия ликвидировала извечную опасность удара с тыла.

Понимал ли Сталин, что его войска решили исход тысячелетней битвы? Вряд ли. В Тегеране и Ялте, где определялась карта послевоенного мира, он проявил себя как выдающийся государственник — практик, наделенный изумительной волей и цепкостью в сочетании с реализмом и дипломатическим тактом. Однако даже человек такого масштаба не смог перешагнуть через интернационалистскую догму марксизма. Победа была для него торжеством социальной системы. Лишь однажды — в знаменитом тосте за русский народ — он приоткрыл ее национальное значение. Но будто и сам устрашился этого прорыва в иную систему ценностей, где идея нации доминирует над идеей класса. Во всяком случае, ничего подобного он больше не произносил.

Нельзя сказать, что национальный — славянский — фактор вовсе не использовался в советской сфере влияния. Однако это делали крайне робко. И речи не заходило о том, чтобы создать в нашей зоне Германии (не было еще немецкого государства!) автономию для остатков некогда многочисленного славянского населения Центральной Европы — лужицких сорбов. В Союзе щедрой рукой выкраивали автономии из исконных российских земель — в побежденной Германии на это не решились. В Чехословакии, где традиционно сильна идея панславизма, на высшие посты ставили людей отнюдь не славянской национальности. В католической, а значит — враждебной Польше Россия даже не попыталась разыграть карту православного меньшинства, а это — несколько миллионов человек, откуда можно было черпать руководящие кадры обновленного государства.

Национальному фактору предпочитали социальный. Единству культуры и крови — всечеловеческий призрак. Утопию. И когда народы, истощив свои силы в бесплодной попытке реализовать заведомо неосуществимый проект, разочаровались в социализме, они с легкостью отказались от скреплявшего их союза — даже не поняв, что теряют. Не уразумев, что это не крах опостылевшей идеологии, а крушение системы коллективной безопасности (политической, экономической, военной), которая обеспечивала выживание славянства в агрессивном современном мире.

Победа, оплаченная десятками миллионов жизней, была промотана в смехотворно короткий по историческим меркам срок — за полвека. В "холодной" войне, развязанной после 1946 года, наши противники противопоставили социальной идее идею национальную. И на этот раз победили! Естественно: социальная идея меняется в зависимости от сиюминутной конъюнктуры — национальная существует столько, сколько стоит мир.

На фоне постигшей нас катастрофы маленькая победа в Чечне — к тому же неполная и какая-то двусмысленная (благодаря закулисным политическим играм) представляется хотя и светлым, но почти неразличимым пятном. Однако вглядимся внимательнее — успех в чеченской войне создал предпосылки для формирования идеологии нового русского патриотизма — практического, действенного, познавшего окрыляющую радость победы.

«Национальная газета» № 4(32), 2000 г.,